Защитники людей

Ноги его утратили силу резко и безнадежно, будто из них вынули кости. Никита Ломов сполз по стене на пол. Дышать стало трудно: чтобы сделать вдох, приходилось напрягать горло. Поразительно – боли не было совсем. Только саднило в груди в том месте, где Никита комкал слабыми пальцами быстро пропитывавшийся горячей влагой свитер.

«А где же… они?» – трепыхнулась мысль.

Словно ответом на беззвучный вопрос в темноте гостиной бледно засиял круг белого света. Никита попытался прикрыться от ударившего в глаза луча, но рука не подчинилась. Луч скользнул по нему вниз, осветил неуклюже подломившиеся ноги, жирно блеснул на порядочной уже черно-красной луже, натекшей из-под куртки.

Короткий шепоток сунулся из гостиной в прихожую, и рядом с первым световым кругом вспыхнул второй. Еще один луч, ощупывая, прошелся по Никите.

«Да что же это?! – заорал без голоса Ломов. – Вот это – конец? Как же все-таки… нелепо… Глупо!..»

Он задвигал ногами по полу, силясь подняться. Превозмогая тошнотворную слабость, приподнял-таки руку, потыкал негнущимися пальцами пол рядом с собой – в безнадежной попытке отыскать пистолет. Распялил рот, страстно желая закричать, доказывая кому бы то ни было: этим… или самому себе – что в нем еще осталось жизни хотя бы на крик.

– Приткни его, приткни! – услышал он встревоженный шепот. – Так голосить будет – соседей взбаламутит!..

Эту тревогу Никита встретил с удивительно острым наслаждением.

«Боятся… – утвердился он. – Боятся они нас. Потому и убивают…»

А потом глаза его закрылись сами собой, и под тяжелеющими веками побежали события сегодняшнего вечера – почему-то задом наперед. Вот улепетывает, боясь оглянуться, перепуганный сосед, так не отвоевавший права на собственное парковочное место. Вот Мансур Разоев, морщась, вталкивает громоздкое свое тело на заднее сиденье «восьмерки». Вот бухгалтер Алевтина Юрьевна, прижимая ладони к нарумяненным щекам, сочувственно качает фиолетовой шапкой волос. Вот он сам, Никита Ломов, произносящий нехотя и не ожидая понимания:

– Ничего нет нелепого в смерти. На войне солдаты гибнут, и никто не говорит: мол, глупо и ни за что…

* * *

– А ты молоток, Гусь… – прозвучало из темноты гостиной. – Качественно сработал. Ну да, у тебя ж опыт есть – людей гасить в прихожей. Тебя ж за такую же мокруху прихватили граждане начальники, да? И, чтоб от зоны отмазать, на крючочке подвесили… Кого ты мочканул тогда по дури, ты рассказывал? Девку, что ли, какую-то?

– Кончай, Шаха! – взволнованно пропыхтел тот, кого назвали Гусем. – Лучше посмотри: откинулся он или нет еще?

– Сам и посмотри.

– Да не могу я покойников трогать!

– Во дает! На самом два жмура висит, а он барышню из себя строит! Не Гусь ты, походу, а Гусыня!

– Посмотри, Шаха, трудно, что ли?..

– Ладно, гляну, не истери…

Именуемый Шахой покрутил светящийся глаз налобного фонарика, поставив мощность на максимум. И направил окрепший луч на неподвижное лицо Никиты:

– Готов.

– Это… проверить надо. Было сказано – чтоб без накладок…

Шаха наклонился над скорченным у стены телом, приставил указательный палец к шее – к тому месту, где лучше всего прощупывалась яремная вена.

– Готов, сказал же, – повторил он. – Остывать уже начал…

– Сваливаем?

– А ты ночевать тут собрался? – ответствовали ему. – Дело сделано… Терпила сунулся домой, а там полным ходом работа идет – чистят его хатку. Хотел уж караул кричать, да на пику напоролся. И лег отдохнуть. Обычная такая история. Пальчики везде вытер свои?

– Ага.

– Молоток, – Шаха кивнул, отчего луч фонаря мотнулся вниз-вверх. – Сейчас только… – натянув на кисть рукав куртки, он потер мертвую шею – так энергично, что тело, покривившись, почти полностью съехало на пол. От неожиданности Шаха отпрыгнул, наступив на валявшийся на полу пистолет. – Про ствол-то забыли! – удивился он. – Да, терпила с припасом оказался!

Он поднял «макаров», осмотрел, восхищенно цокнул:

– Реально боевой! Номера не сбиты… Легальный, сука! – и сунул оружие за пояс.

– Валим! Валим! – засуетился Гусь.

Шаха обернулся, на мгновение осветив его лицо, полноватое, дополнительно увеличенное короткими пышными полубаками. Потом шагнул к двери:

– Погоди! Идет кто-то… Пропустим, тогда стартанем.

Прильнув к дверному глазку, Шаха сразу же и отпрянул.

– Чего ты? – встревоженно осведомился Гусь.

– Бугай какой-то черножопый… – прошипел Шаха. – Походу, к нам направляется… Фонарик погаси!

Шаха поспешно отбежал в гостиную, по пути споткнувшись о мертво болтнувшиеся ноги Ломова.

* * *

Мансур, присевший на капот искалеченной им «восьмерки», рассеянно блуждал взглядом по фасаду дома. Близился десятый час, почти все окна были освещены, в них, зашторенных, то и дело проплывали человеческие силуэты, туманно просвечивала чужая уютная жизнь. На первом этаже со стуком открылась форточка, плеснув наружу клокочущим шипением и густым запахом жаренья.

– Картошка, – сглотнув слюну, определил Разоев. – С луком…