Защитнику свободной России

– Вот поэтому, – генерал ткнул указательным пальцем Сиверову в грудь, – и необходимо, чтобы ты направился в Афган снова. Я, безусловно, понимаю твое психологическое состояние…

– Да ни хрена вы не понимаете! – повысил голос Глеб. – Иначе даже не заговаривали бы об Афгане. Если вы забыли, то я вам напомню. Я уже погиб там, и перед вами стоит зомби, который время от времени шарахается от своей же тени. В доказательство могу привести одно местечко на карте России, где похоронен некто Глеб Сиверов, воин-интернационалист.

Он зло сплюнул в сторону.

Потапчук хотел что-то сказать, но Сиверов его перебил:

– Я готов отправиться хоть в Гвинею, хоть на Мадагаскар или в забытую Богом Антарктиду. Забросьте меня на Луну и прикажите ее взорвать. Я все сделаю, все выполню в точности и в срок. Но я поклялся себе: никогда, слышите, Федор Филиппович, никогда, повторяю специально для вас, не возвращаться в Афганистан! Память у меня, к счастью, не короткая. Я убил там кучу врагов. Меньше чем за минуту вместе с ребятами уничтожал караваны с оружием с хорошей охраной. Я терял там лучших друзей и рыдал над их истерзанными телами от бессилия. В конце концов погиб сам, а наши доблестные спецслужбы почему-то решили меня вернуть с того света, чтобы еще раз понасмехаться и бросить в ад, где каждый камень, каждый перевал впивается в мою душу, словно осколок. Вот такой разговор, Федор Филиппович, у нас с вами вышел. Извините, не я первый его начал, – заключил Сиверов.

– Давай пройдем дальше, что-то надоело мне стоять на одном месте, – предложил генерал.

Они молча двинулись по асфальтированной дорожке вглубь леса. Глеб был профессионалом и умел владеть своими эмоциями, но этот случай был совершенно особый. И если бы на месте Потапчука, которого Сиверов уважал за профессионализм и человеческие качества, был кто-то другой, он сказал бы и не такое.

– Ты, пожалуйста, выслушай меня, Глеб. Я ведь почти жизнь прожил и, несмотря на нашу непростую работу, не стал бездушным подонком.

– Это как раз и радует, Федор Филиппович, – примирительно произнес Сиверов.

– Знаешь, буду с тобой честен: я ожидал от тебя реакции и похуже. Все я понимаю, Глеб: и твое душевное состояние, и все ужасное, через что тебе пришлось пройти. Я бы даже и не заговаривал об Афгане с тобой, зная все коллизии твоей боевой жизни, однако мы – люди военные, и то, что я тебе скажу, уверен, изменит твое отношение к происходящему, к нашему разговору.

– Не представляю, Федор Филиппович, о чем вы можете сказать, чтобы я поменял свою точку зрения. Как сейчас любят болтать горе-политики, мяч на вашей стороне, а уж от того, как вы им распорядитесь, будет зависеть многое. Мне ведь тоже не восемнадцать лет, и всю оставшуюся жизнь, сколько ее там осталось, я не хочу быть мифическим Федором Молчановым. Возможно, и мне, как и всем военным, вскоре по выслуге лет, так сказать, полагается полный пенсион. По крайней мере, я подумываю об этом, – заключил Сиверов.

– Что ж, тогда я начинаю, – выдохнул генерал. – Примерно в двухстах километрах от узбекской границы в горах Афганистана обосновался Доку Акиров, он же Мустафа Гульбеддин. Чеченец. Был полевым командиром в первую и вторую чеченские войны. Хитер, изворотлив и крайне жесток. Лично казнил наших российских военнопленных. Но расстреливал редко. Любил поставить пленного на колени, подойти сзади и, хладнокровно улыбаясь, перерезать несчастному горло. Во время второй чеченской войны неподалеку от Урус-Мартана его отряд попал в засаду спецназа ВДВ. Десантники действовали дерзко и напористо, плюс был на их стороне фактор внезапности. Одним словом, положили они тогда всех, кроме одного. В числе убитых были и два родных брата Акирова. Но главной мишенью спецназа был именно он. За ним давно, еще с первой чеченской кампании, охотились наши спецслужбы и военные.

– Как ему удалось тогда ускользнуть? – приостановившись, спросил Глеб.

– Да черт его знает! Заговоренный он какой-то. Его ранили в правую ногу, но он под шквальным огнем наложил жгут и, отстреливаясь, сумел как-то уйти. Его преследовали. Но Акиров словно растворился. Затем наши спецслужбы выяснили, что он из Чечни через Грузию ушел в одиночку. Позже Акиров всплыл в Пакистане, где и получил свое второе имя – Мустафа Гульбеддин.

– Я так полагаю, что он лечился после ранения в Пакистане, – вставил Сиверов.

– Правильно мыслишь, – кивнул Потапчук. – У него была тяжелая контузия и ранение правой ноги, о чем я упоминал. С тех пор он ходит с деревянной тростью, железный набалдашник которой украшает оскаленная морда волка.

– Любимый тотем чеченцев, – заметил Сиверов.