Защитница. Любовь, ненависть и белые ночи

– Обоих накормлю, – спокойно пообещала она. – Только скажите, где и как, я сама все сварю и принесу.

– Скажу, – пообещал Петр Никитич. – Но условие одно, жесткое.

Анна Ивановна напряглась, не понимая, что за условие выдвинет суровый конвоир.

– Никаких передач, кроме еды. Налили в миску, через меня передали. Потом забрали посуду. Никаких разговоров. Никаких записок.

Куницына с облегчением вздохнула:

– А посмотреть на него хоть можно будет?

– Можно, – разрешил конвоир. – Еще, мать, насмотришься. Чует мое сердце – суд быстрым не будет.

– Почему? – робко спросила она.

Он сначала не ответил, лишь ус свой потеребил. Потом все-таки сказал с нескрываемым недовольством:

– Адвокатов больно много – раз. Второй пацан доверия не внушает – два. Да и не люблю я весь этот цирк выездной. Театр прям устроили, со сценой даже. Не нужно было из города уезжать. В облсуде все налажено. Подсудимых на ночь – в тюрьму. Там еда, баня, врач. А здесь непонятно, чего ждать. Точно, не суд, а театр.

Это и был театр.

Любичане, кроме кино и танцев, ходили во Дворец культуры на самодеятельные спектакли; несорванные афиши последней постановки еще белели на столбах. «Преступление и наказание» по Достоевскому. Теперь предстояло представление примерно на ту же тему. Но не все разойдутся по домам после занавеса…

А еще Ольга впервые встретилась со своим подзащитным.

Поначалу, в приватной, так сказать, беседе, начальник конвойной команды Григоренко ей отказал: мол, это не его вопрос, да и нет специализированных помещений. Впрочем, это был действительно не его вопрос, москвичи просто прощупали почву. Они подошли к судье – подсудимые во время процесса числятся «за судом».

Денисов ответил не мгновенно, чем тут же воспользовался Олег Всеволодович:

– Вы хотите, чтоб жалобы начали писаться еще до процесса? – мягко улыбнулся Багров.

Он и в самом деле умел быть неприятным, всегда оставаясь вежливым. Всем известно, что отказ подзащитному в свидании с адвокатом – грубейшее нарушение права подсудимого на защиту. Причем должно быть предоставлено не просто свидание, а свидание наедине. За таким нарушением вполне может последовать отмена приговора.

Показал судье зубы хитрый Олег Всеволодович и сам же предложил столь любимый адвокатами компромисс.

Свидания никто не просил. Соответственно, никто в нем и не отказывал. Нужды во встрече наедине тоже, по мнению Ольги, не имелось. Просто прапорщик Григоренко, по указанию местного руководства, завел парня в крошечный кабинетик убиенного замначальника РОВД и остался там тоже. А вслед за ними зашла Шеметова.

Присутствие Петра Никитича ей не мешало, как и младшему Куницыну. Конвоир вел себя строго, но по-человечески, без мелких пакостей, которые мог бы раскидывать бесконечно в силу занимаемой должности. Ну и, наконец, вряд ли он будет в ходе суда как-то общаться с участниками процесса, кроме подсудимых. Его дело – сторожить.

– Как себя чувствуешь? – спросила Ольга.

– Нормально, – ответил Леша.

Он был очень похож на своего отца, Виктора, только, понятно, моложе и сильно исхудавший. Впрочем, Шеметова не видела его до тюрьмы, может, просто гены такие, отец Лешки тоже в свои сорок девять еще не имел живота.

– Нашу задачу понимаешь? – спросила Ольга.

– Я свою задачу выполнил, – зло ухмыльнулся парень.

– Ты только судье так не скажи, – нахмурилась Шеметова.

– Почему? – Похоже, Леша именно так и собирался объяснить свой страшный поступок.

– Потому что сидеть тебе тогда всю жизнь, Леша, – объяснила Ольга.

– Мне и так сидеть всю жизнь, – безнадежно отмахнулся парень. – Пока мораторий действует.

Шеметова отметила и мужество парня, и его неготовность к активной борьбе за самого себя.

– Не факт, – осторожно выдала она немного надежды. – Если сумеем объяснить суду, что происходило все эти десять последних лет, – может, будет облегчение.

– Будет, не будет, – вздохнул Лешка. – Вы хоть Ваську отмажьте, он-то вообще ни при чем. Дурачок же.

– Васей занимается мой коллега, Олег Всеволодович Багров, – объяснила Ольга. – А я – твой адвокат. И, пожалуйста, делай все так, как я говорю.

– Сделаю, – тихо сказал парнишка. – Я маме обещал.

– Вот и хорошо, – подвела черту Шеметова. – Что ты ответишь на вопрос: сожалеешь ли о случившемся?

– Что в тюрьме – сожалею. Что стрельнул – нет.

– Ответ неправильный, – мягко сказала Ольга. – Да и нечестный.

– Почему ж нечестный? – взвился Куницын.

– Потому что раз сожалеешь о тюрьме, то должен и о выстреле сожалеть. Они же неразделимы.

Лешка задумался. Наконец, был вынужден согласиться. Однако на своем стоял крепко.

– Ладно, сожалею, раз в тюрьме. Но больше никто не будет позорить ни меня, ни мать с отцом.

– Леш, было много способов избавить семью от, как ты говоришь, позора. Ты выбрал наихудший.

– Почему это? – Лешка как волчонок посмотрел на девушку.

«А мы ведь близкого возраста, – некстати подумала Шеметова. – Через десять лет разницы почти не заметишь. А уж через двадцать…»

Вслух же ответила: