Я ничего не сказала. Может быть то, что я сделала, не было неправильно, но у меня не было ощущения правильности моих поступков. Больше не было.
— Теперь важно лишь то, что мы здесь, — сказал он. — Чтобы проявить уважение.
Я понятия не имела, что это значит
— И как насчет того видео? — спросила я.
— Слушай, я знаю, что мертвых нужно уважать и все такое, но ты и я, мы оба знаем, что у Стеллы были свои причуды. Может быть, видео было ее идеей.
— Не нужно, — сказала я, потому что от его слов все внутри меня сжалось – в основном потому, что это была правда. Этот год начался с перешептываний о том, что летом Стелла и Дин лишились девственности. И на этом они не остановились.
Менни снова замолчал. Я чувствовала, что он пытается успокоиться. Это никогда ему не давалось легко, но он знал меня достаточно хорошо, чтобы понимать, как далеко я зашла.
— Слушай меня, мне нравилась Стелла. Меня бы здесь не было, если бы это было не так. Но я не собираюсь притворяться, что она была невинной девственницей.
— Нет, не была. Но она также не была эксгибиционисткой. Мы фотографировали ее. — У меня даже есть одна из ее фотографий для ее шкафчика. Думала, что я могла бы поставить ее после службы. — Я просто не могу представить, что она могла согласиться на
Он запустил руку в свои волосы.
— Черт, я не знаю. Я не знаю.
Как и я. Слабые звуки музыки, донесшиеся от входных дверей, дали нам знать, что служба началась, так что мы пошли. Но я все равно не могла избавиться от этого вопроса.
***
Восемнадцать минут. Прошло всего лишь восемнадцать минут с момента начала поминальной службы по Стелле, а у меня уже такое чувство, словно прошло два дня. Мероприятие планировалось для студентов, но наши аудитории не настолько большие, поэтому она проходит здесь. Шесть сотен мест, а такое впечатление, как будто они все заполнены.
По обе стороны от меня сидят Тейси и Менни, от показываемого видео она всхлипывает, он зевает, а я так сильно сжимаю сидение, что металлические края царапают мои пальцы.
Наверное, именно так мы должны выражать печаль – грустная музыка и стихи на пригласительной карточке. Но видимо во мне какой-то дефект. Служба вызвала во мне ужасное чувство, покалывание, гусиную кожу, как будто я смотрю шоу. Как будто все это ложь, кроме мамы Стеллы.
Ее собственные рыжие волосы, сейчас седые, заплетены в тугой французский узел, а ее бледные руки сжимают на коленях Библию. У миссис ДюБуа темные, глубоко посаженные глаза, добрые, которые, кажется, пронизывают прихожан. Сегодня они где-то далеко-далеко, как будто что-то ищут в невидимой пустоте внутри нее. Должно быть, она ищет Стеллу, подумала я.
В моей голове опять пронеслась картинка с резко захлопнувшейся дверцей шкафчика, в то время как ее команда по плаванию поднималась на сцену, чтобы соединить руки. Я скорчилась на своем сидении, когда они все проходили мимо фотографии Стеллы и клали цветы возле ее улыбающегося лица. Разве это не иронично? Умерла девушка, а мы срезаем цветы, чтобы они тоже умерли.
Кому-то пришлось дотронуться до плеча миссис ДюБуа, чтобы она тоже встала и положила свой цветок. Она выглядела такой опустошенной и потерянной. Я больше не могла на это смотреть. Я соскользнула со своего стула – я должна уйти отсюда.
— Куда ты идешь? — спросил Менни.
— В уборную, — солгала я.
— Ты
— Я в порядке, — сказала я.
— Ты не должна быть одна, — сказала она, но она ошибалась. Мне
— Я пойду с ней, — произнес Менни.
Я чувствовала, как покраснела до корней волос, когда он провожал меня к выходу. Это нелепо. Мне не пять лет и мы даже не вместе, но ладно.
Я даже близко не пошла в сторону уборной, а Менни не стал спрашивать. Он знал, что это всего лишь жалкое извинение. Так что я ходила взад и вперед мимо доски объявлений с рекламой занятий по йоге, а Менни оперся о стену и постукивал пальцем в такт с музыкой, доносившейся изнутри.
— Почему ты такой расслабленный? — спросила я.
— Это ты у нас завладела рынком нервозности с тех пор, как припарковала свою машину.
— Все это просто странно, понимаешь? Ей всего восемнадцать, Менни. Никто не должен умирать в восемнадцать. Как ты можешь быть таким спокойным?
— Это похороны, Пи. Ты хочешь, чтобы я начал рвать на себе рубашку?