Зашифрованный план (Повести, рассказы)

И оно пришло, это утро. Все мы в сборе: я и Букин, Сергей и, в жадном ожиданьи, Инна. Пол обширной рабочей комнаты завален вещами. Направо — книги. У стены — материи, платья. У другой — статуэтки, иконы, причудливые безделушки. Весь скарб, свезенный вчера. Стол холмится бумагами. Букин сам занялся их разборкой. Работаем молча, быстро — пересматриваем, записываем, откладываем. Странно красивы эти вещи отвлеченной какой-то и несродной времени нашему красотой.

О чем звенит мне тяжелая крышка хрустального кубка? Не нужен он, трижды не нужен в моем сознании, а все-таки я любуюсь холодным пожаром лиловых искр в переливах стекла. И совсем нелепо выглядит веский серебряный диск — китайское древнее зеркало. Одна сторона его вспучена завитушками волн, и в волнах рыбы-химеры кусают себе хвосты. Скольких людей пережила эта вещь!

Попадается мне молитвенная подушечка уральского старообрядца. Серебряными цветами расшит малиновый шелк: когда бьет поклоны упрямый кержак — чтобы лба не разбить, подкладывает подушку. И иные странные, дорогие и яркие вещи цветным базаром раскидываются передо мной. А рукописи нет. И загадочное указание «в правой» так и останется неразгаданной тайной. Напрасно мы с Сережей ворочаем сундуки, напрасно остукиваем их дно и стены — там не может быть потайного хранилища.

Вошел татарчонок-уборщик, сказал Букину:

— Юра Васичь, тебя там товарища дожидает.

Морщится Букин:

— Вечно мешают!

Не прошло и три минуты — опять гонцом татарчонок — за мной, на этот раз. Чувствую что-то неладное. В канцелярии Букин и какой-то человек, похожий на жокея. Может быть, потому, что, опершись на стол, охлопывает стэком лакированные краги. Букин в растерянности и затруднен до огорчения.

— В чем дело, Юрий Васильевич?

Человек полуоборотом повертывает ко мне лицо, не меняя позы. Беру бумагу у Букина и читаю.

Приказ Губоно о назначении к нам в музей на должность второго хранителя предъявителя сего, товарища Жабрина. Должность эта у нас, действительно, была вакантна. Человек делает полуулыбку и хладнокровно объясняет. Я вижу застывшие, неправильно посаженные, косоватые глаза и прыщи на лице со следами пудры.

— Я не знаю, кто вы, товарищ, — раздельно, словно диктуя, говорит мне он, — но заведующему музеем я представляюсь, как новый ваш сотрудник… В приказе все сказано ясно.

И смотрит на меня, усмехаясь, с вопросом.

— Ничего не поделаешь, раз вы назначены! — с удовольствием выговариваю я.

Человек заморгал, закривил губами, выпрямился и поклонился:

— Позвольте представиться — Жабрин!

Руки холодные, мягкие, влажные.

И, уже к обоим нам, открываясь начистоту, вроде как — бросьте дуться, ребята, ведь я вот какой:

— Право, товарищи, я отчасти даже невольно. Меня направила в Губоно биржа труда. Но я всегда был так близок к искусству — работал в N-ском музее, знаю профессора X… А сюда попал случайно, как демобилизованный. По специальности — я скульптор…

Букин пожевал седыми усами, сдержанно промолчал — был обижен на вмешательство Губоно. Меня заскребло сначала чувство угрозы для семьи наших сжившихся и сработавшихся товарищей. Будто этот, непрошеный, вот сейчас заявит права хозяина. Но в то время мелькали люди — являлись негаданные и проваливались в неизвестность. И через минуту я уж освоился с Жабриным, философски помирился с закономерностью его появления. Мало ли кого у нас не бывало! Жабрин был принят и получил позволение осмотреть музей.

С жадным страстным любопытством не то маньяка, не то изголодавшегося по красоте человека, осматривал он картины, статуи, все, на что натыкался его беспокойный и раскосый взгляд.

С нами тон его изменился. Совершенно не стало и тени того напора, с которого он начал. Напротив, теперь он походил на пассажира, кулаками и локтями протолкавшегося к удобной лавочке и сразу ставшего успокоенным, добродушным и даже к другим участливым.

Был он очень вежлив, поддакивал с деревянным восторгом, — не мог, должно быть, иначе и, как вилкой, колол раскосыми глазами то нас, то вещи. Может быть, от этого мне с ним делалось скучно и вместе с тем беспокойно. Букина он расположил, в конце концов, полнейшим смирением. Сережа был слишком захвачен работой и к Жабрину не отнесся никак. Зато Инне он не понравился сразу, и она, потащив меня за рукав, сказала:

— Слушайте, Мороз, я этому молодчику не верю… Букин раскис, а Сережка вообще не видит и не слышит… Будьте хоть вы умницей…

— Да в чем?

— Ну, я же не знаю, — нараспев и досадливо протянула она. Сощурила глаз по-хулигански и показала вслед Жабрину нос.

— Вот ему!

Заметила, что на нее удивленно уставился Букин, фыркнула и убежала.

Пока Жабрин ходил выправлять документы, мы окончили разборку вещей Корицкого и нигде ни малейшего следа, ведущего к рукописи, — не нашли. Тогда же мы решили не разглашать об этом пока никому.

— И этому… Жабрину не говорить! — пылко заявила Инна.

— Вот глупая, — удивился Сережа, — ведь он же наш сотрудник!

— Подождем немного, — предложил я.

— Узнаем его поближе — тогда и можно будет рассказать, — примирил всех Букин.

На том и порешили.