Заскар.

Кто-то в толпе затянул песню. Лучники направились к одной из мишеней и натянули луки. В воздух взвилась туча стрел, многие из них пролетели мимо цели — толпа приветствовала первый залп свистом и радостными воплями. Лучники подобрали свои стрелы и все вместе выпустили их во вторую мишень. В соревновании не чувствовалось никакой организации. Лучники, среди которых были староста деревни и монахи, соперничали в неловкости. Отсутствие практики или избыток чанга? Им было далеко до чисто военной меткости бутанских лучников, которые попадают в яблочко с расстояния в сотню шагов. Толпа грохнула от хохота, и его эхо разнеслось по долине, когда с одной из мишеней собака содрала кожаный круг и, зажав его в пасти, унеслась прочь.

Чаны с чангом опорожнялись один за другим. Голоса становились все громче. К счастью, на закуску имелись пироги. Я стоически набил себе брюхо этим клейким несъедобным тестом.

С этого момента мои воспоминания стали слишком смутными, чтобы пересказать последующие события с точностью ученого-этнографа… В одном я уверен — мой рот не закрывался, я хлопал по спинам новых друзей и выпил несметное количество чанга. Тхунри оказалась самой чудесной деревней в мире, а Заскар — самым гостеприимным княжеством Гималаев. Я произнес также тост за мрачный мир бетонных городов и загрязненной среды; какая-то непонятная ностальгия заставила меня все же вспомнить свою родину с чашкой чанга в руке. Если бы мои друзья увидели эту сцену, им стало бы понятно, почему, когда я нахожусь дома, на Западе, меня все снова неудержимо тянет в этот суровый мир гор.

Помню, что всю ночь напролет слышались песни. Наутро деревня вернулась было к мирному и тихому существованию, но тут вспыхнул скандал, не имевший ничего общего с последствиями бурного празднества. Один из жителей деревни предъявил претензии Лобсангу, пони которого потравил его ячменное поле. Обвинение было серьезным. Наказание должен был определить совет деревни. Лобсанг признал свою вину и заявил, что готов возместить убытки, но крестьянин не унимался и кричал, что дополнительно заберет пони Лобсанга себе. Переговоры продолжались долго. В конце концов я предложил внести солидный штраф, и мы, урегулировав конфликт, наконец смогли навьючить пони и тронуться в путь.

Лобсанг оказался полезным попутчиком, хорошо знающим свой край. Он называл мне все встречные деревни и монастыри, уточнял, к каким религиозным сектам они принадлежат, сообщал имена местных джемпо (начальников).

Когда мы покинули Тхунри и миновали деревню Транкар, долина стала шире. По ту сторону реки тянулась каменистая равнина, усеянная зелеными пятнами травы. Мы вступили в западную часть провинции Джунг. Вскоре долина превратилась в обширную равнину, похожую на дно высохшего высокогорного озера, окруженного со всех сторон обрывистыми горами. Перед нами была удивительно ровная местность, совершенно не похожая на тот высокогорный район, который мы недавно миновали. Мы покинули голую равнину с горными карнизами, на которых лепились деревни, окруженные террасами с полями. А теперь перед нами, насколько хватал глаз, расстилалась травянистая равнина. Деревни походили на россыпь игральных костей, брошенных на зеленый ковер. Эта цветущая равнина с изобилием воды, спрятанная за высочайшими гималайскими хребтами, не могла быть не чем иным, как краем, подаренным людям богами!

Вместо того чтобы спуститься на равнину, мы обогнули ее с севера, идя по тропе над рекой. Лобсанг показал мне рощицу деревьев, окружающих старейший монастырь княжества — Сани. Именно там в XI веке жили известный буддийский монах Панчен Наро и святой бодхисаттва (лама) гуру Римпоче, основатель ламаизма, известный также под именем Падмасамбхава. Я с сомнением заметил, что мне довелось посетить добрую сотню храмов и монастырей, где он якобы жил, некоторые из них находились в глубине Бутана, а другие — в противоположном районе Гималаев — Мустанге.

Ощутив мой скептицизм по отношению к монастырю Сани, Лобсанг бросил на меня укоризненный взгляд, подвел к небольшому чхортену, утыканному молитвенными флажками, сдвинул в сторону камень и с гордостью показал след человеческой ступни, отпечатавшейся в скале.

— Этот след, — сказал он, — оставлен гуру Римпоче!

Он добавил, что святой оставил отпечаток ноги, когда покинул монастырь и вознесся к месту своего затворничества — пещере, находившейся высоко над нашими головами. К удовольствию Лобсанга, я внешне выразил свою заинтересованность этим сообщением. Мне стало ясно, что ничего не добьюсь, если откажусь принимать все на веру без лишних споров. Было очевидно, что заскарцев не понять, если не видеть чудес и призраков там, где их видят они. Общение с людьми наладится лишь в том случае, если я тоже поверю в духов.