«Засланные казачки». Самозванцы из будущего

Пасюк хватанул себя за задницу пятернею, словно проверяя, состоялся ли над ним акт мужеложства, пока он был без сознания. Проверка, видимо, его не совсем убедила – настолько страшно исказилось лицо подъесаула, что Артемов отшатнулся от него.

Шутить на тему старого анекдота про макакуку и смерть от нее храброго воина, ему сразу расхотелось, и тут он услышал за окошком громкие голоса и скрип снега под ногами.

– Падай быстрее на пол, накинь на себя веревки, замри и ветошью прикинься!

Злой шепот Пасюка был преисполнен лютой злобы, в такой ярости Родион его еще никогда не видел, а потому быстро накинул на себя веревки и упал на пол, выбрав место почище. И, уже закрыв глаза, выслушал тихое распоряжение рычащим голосом:

– Мы их не бить будем! Мочи тварей, что есть силы, лучше в тюрягу сесть, чем такой беспредел над собою снести! Педерасты, мать их за ногу! Я вам устрою гей-парад под красным знаменем!

Помощник командира комендантского взвода 269-го полка 90-й бригады 30-й стрелковой дивизии Пахом Ермолаев

– Командир взвода Ермолаев, доблестный боец Рабоче-Крестьянской Красной Армии награждается орденом Боевого Красного Знамени!

Комбриг Грязнов подошел к нему вплотную, расстегнул крючки на шинели и, просунув руку, стал привинчивать заветный бело-красный знак на алой розетке. Ермолаев задохнулся от переполнявших его чувств, а комбриг неожиданно гаркнул ему прямо в ухо:

– Да проснись ты, взводный…

Пахом судорожно дернулся от неожиданности такой перемены и вскочил с мягкого топчана, еще находясь во власти сна. И только сейчас проснулся, увидев как от него шарахнулся Ларионов.

– Тебя, взводный, Либерман к себе кличет, он с Кырена приехал!

– Такой сон ты мне испоганил. – Ермолаев передернул от возмущения плечами и подошел к жестяному рукомойнику. Холодная вода вернула ему обычное состояние, и Пахом почувствовал себя свежим как никогда.

– Да не стой ты тут столбом, сейчас схожу в Особый отдел, – повернулся он к Ларионову, что нагло ухмылялся, косясь на кровать. Тут гадать было нечего – боец нетерпеливо ждал своей очереди выспаться, уж больно суетливой была прошедшая ночь и суматошным все утро.

– Товарищ Либерман приказал к нему захваченных нами офицеров немедленно доставить. Так и велел! Пусть хоть водой их отливают, но в чувство привести. И тебя приказал разбудить, мол, и так чуть ли не весь день ваш помкомвзвода проспал. Так что иди ты к нему, уж больно гневен сейчас товарищ уполномоченный!

– Да ложись ты спать! – Буркнул Ермолаев красноармейцу и стал застегивать ворот гимнастерки. И, не успев дойти пальцами до верхней пуговицы, услышал за своей спиною заливистый храп – то парень уже торопился наверстать упущенное нынешней ночью.

– Зовет, так придем!

Пахом надел на себя меховую безрукавку, затем шинель, туго перепоясался ремнем с тяжелой кобурой нагана и проверил, как выходит остро заточенный клинок из ножен.

Это он делал каждый раз перед тем как нацепить шашку – насмерть вбили в память въедливые гусарские унтера на первом году четырехлетней службы, которая должна была закончиться у него аккурат в августе 1914 года. И он тогда мечтал, как вернется в свою деревню в красивой форме и все девки наперебой станут на него заглядываться.

– Не судьба…

Печально усмехнулся Ермолаев своим воспоминаниям. Вместо дома оказался молодой ефрейтор на долгой трехлетней войне с германцами, в которой его ранили дважды шрапнелью. А также отравили раз боевыми газами, и пулей в ногу свои же угодили.

Все было на той войне, двумя Георгиевскими крестами с медалью наградили даже, вот только не за лихие конные атаки, которые он раньше представлял. Пулемет заставил кавалерию спешиться, загнал ее в окопы, что быстро опутались колючей проволокой в несколько рядов.

Тяжелые «чемоданы», которыми русских щедро потчевала германская артиллерия, наводили на солдат такую тоску, что была особенно страшной в долгом и томительном окопном сидении.

За что солдатики кровь три года проливали?! Чтобы буржуи продолжали сладко есть и пить?!

В семнадцатом году прорвало – армия и народ на дыбки дружно поднялись, показали свою силу. Пахом с удовольствием вспоминал, как насадил на штык костлявого ротмистра, бывшего гвардейца, изгнанного за какие-то темные дела из полка. Тот был гневлив безмерно, всячески оскорбляя гусар, и тяжел на руку.

Вот и отлились кошке мышкины слезки!

Зато какими шелковыми враз офицерье с генералами стали, глазки как у них забегали, искательно. Зато потом они от страха потихоньку опомнились и за Корниловым пошли – сам Ермолаев тогда на Кубани еле ноги от белых «добровольцев» унес…

Глава седьмая. Александр Пасюк

– Никшни, Родя!

Подъесаул шепотом отдал команду и притих, изображая из себя беспамятное тело. Но внутри Александра просто трясло от еле-еле сдерживаемого бешенства. Он многое повидал в своей бурной жизни, даже судимость, ныне погашенную, имел за хулиганство, хотя и условную, в «обезьяннике» трое суток парился, что было, то было!

Но такое?!