Засланцы

Каганович пригорюнился и пошёл советоваться с братом.

Брат Кагановича сказал:

– Лазарь, зачем тебе это нужно? Ты в сельском хозяйстве ничего не понимаешь, тем более ты еврей, а должен заниматься этим в русском селе. Лучше займись метро, это под землёй, и никто не увидит, что ты там делаешь.

Тут Лазарь вспылил и начал кричать на брата:

– Я не еврей, это вы все евреи, а меня куда партия послала, там я и буду! Пошлёт в Киргизию – буду киргизом. А если пошлёт в Палестину, тогда буду евреем. Учти, – сказал он брату, – я от тебя откажусь.

– Лазарь, – произнёс брат, – ты же был хорошим сапожником, а должен теперь заниматься не своим делом. Представь себе, Лазарь, если бы Ленин шил сапоги, ну разве он смог бы сшить такие сапоги? – И брат показал Лазарю свою ногу, обутую в изящный сапог.

Лазарь собственноручно снял с ноги брата сапог, долго его щупал, нюхал и даже пробовал на зуб.

– Хороший сапог, – сказал он наконец. – Кто его сделал?

– Ты, – закричал брат, – ты его создал ещё до революции, и я эти сапоги с гордостью ношу до сих пор!

Лазарь Моисеевич действительно был приличным сапожником. И любил это дело настолько, что, даже будучи наркомом, всегда сам себе чинил обувь и любого, с кем встречался впервые, начинал рассматривать с обуви. Он не собирался никогда становиться революционером. Но вот революция позвала его в строй, и он бросил всё: семью, местечко и даже блестящую карьеру сапожника. А ведь со временем он мог заиметь свою сапожную мастерскую. А его в наркомы потянуло.

Грянула революция, и что-то проснулось в душе у Лазаря такое, что он, бросив всё, пошёл вперёд к победе коммунизма.

Занимался первые годы после революции обычной большевистской работой: интриговал, сплачивал, вёл за собой, расстреливал. И справлялся с этим довольно неплохо, у него даже какой-то талант появился организационный. Мало кто мог так умело дать отпор или, допустим, организовать аресты и расстрелы. Ну, может быть, Дзержинский и ещё пара-тройка большевиков. Но они были плохими революционерами, не поняли вовремя, за кем надо идти, а Лазарь понял, он шёл за всеми сразу, пока наконец не выбрал настоящий, революционный путь, проложенный верным ленинцем.

И вот теперь Сталин вызвал его к себе и сказал:

– Лазарь, ты знаешь, я не антисемит, у меня даже есть один друг – еврей.

– Ну конечно, Иосиф Виссарионович.

– Но, – продолжал Сталин, – ты, конечно, не можешь знать, что при этом евреев я не люблю.

– А за что их любить, товарищ Сталин?! – закричал Каганович. – Я сам их терпеть не могу.

– Постой, – сказал Сталин, – да ты ведь, кажется, и сам еврей?

– Еврей.

– Мать кто?

– Еврейка.

– А ты кто?

– А я коммунист! – гордо выкрикнул Каганович.

– Ай, молодец, – похвалил Сталин, – настоящий интернационалист. Но ты, – продолжал Сталин, – можно сказать, безродный космополит.

Каганович университетов не кончал и не знал, что это такое – безродный космополит, поэтому ответил:

– Я, товарищ Сталин, коммунист, преданный делу Сталина.

– А как ты думаешь, – спросил Сталин, – Ленин был еврей?

– Нет, товарищ Сталин, не мог основоположник нашего пролетарского государства оказаться евреем.

– То-то же, смотри у меня, – сказал Сталин.

– Он же вождь наш и отец, – неосторожно добавил Каганович.

– Отец народов? – насторожился Сталин.

– Нет, товарищ Сталин, отец народов у нас один – это вы, а Ленин, он хоть и отец, но только одного, а не всех народов.

– Ох, хитрец, – сказал Сталин улыбаясь, – и вот потому, что ты такой ушлый, я тебя, Лазарь, пожалуй, пошлю проводить на селе коллективизацию.

– Товарищ Сталин, – испугался Каганович, – за что такая великая честь? Есть ведь более достойные люди: Калинин – он из народа, в конце концов, Будённый – он и с лошадьми хорошо знаком.

– Нет, Лазарь, ты пойдёшь проводить коллективизацию, и я тебе объясню почему. А потому, Лазарь, что ты хоть и коммунист, а всё же еврей. Если коллективизация не удаётся, то мы так прямо и скажем народу, что проводил её еврей Каганович, который не любит русский народ за то, что он русский. И тогда народ сам решит, что с тобой делать. А если коллективизация всё-таки получится, тогда все будут благодарить нас за то, что я дал крестьянам настоящее коллективное счастье, и я тебя тогда не забуду.

– Гениально, товарищ Сталин.

– А вообще-то, скажу тебе честно, я крестьян не люблю, поэтому и хочу сделать их колхозниками. Не люблю я их. Помню, когда-то в Туруханском крае, когда бежал я из ссылки, одна крестьянка…

Сталин закурил трубку, и глаза его сверкнули жёлтыми огоньками.

– А впрочем, это не твоего еврейского ума дело. Не люблю я крестьян, поэтому и посылаю именно тебя, дорогой, на это нужное и ответственное дело.