Заслон

– Зная ваш невысокий в целом уровень интеллектуальных запросов, неумение видеть очевидное, я все-таки вынужден пояснить: нет нужды обращаться ко мне, когда здесь присутствует Невидимая Рука Рынка!

И в этот момент все присутствующие увидели огромную синюю прозрачную руку, самого что ни на есть жуткого вида. Они тут же пришли в неописуемый восторг, встали на колени и по очереди поползли, чтобы ее поцеловать.

– Эй, что за наглеж, а меня они почему не видят! – возмутилась Лилит. – И даже Гена…

– Их связанное стереотипами сознание не способно впустить в себя то, что не входит в рамки этих стереотипов, – успокоил ее дух академика Гей-Дара. Когда он по-дружески обнял Лилит, то она чуть не вскрикнула – такой жар шел от духа.

– А Гена почему меня не видит? – обиженно всхлипнула сущность.

– Ну, его стереотипы позволяют пока видеть тебя только при включенном компьютере.

Между тем Невидимая Рука Рынка кратко и популярно объяснила, что нужно сделать, чтобы с университетом стало все хорошо: уволить всех преподавателей, которые любят преподавать и отчислить всех студентов, которые любят учиться. «А кому именно от этого будет лучше?» – уточнил Гроф, до которого доходило медленнее, чем до других. «Нам всем», – ответила Невидимая Рука Рынка, и все находящиеся в комнате ей тут же поверили.

Бенджамин Фах

А Семен между тем подружился со своим напарником и тезкой – старшим инженером Семен Семеновичем Горбуньковым. Тот постоянно пил на рабочем месте, а потом что-то эмоционально ему рассказывал, не смущаясь тем, что за такое поведение в корпорации вообще-то могут уволить. Семен Семеновичу почему-то все сходило с рук. Так было и в этот раз.

– Представляешь, – оживленно жестикулируя, почти кричал Горбуньков, – что творится в городе N?

– Город N – это какой именно? – спокойно поинтересовался Семен.

– Как будто и не понимаешь! Где у нас сейчас революционная ситуация?

– Прямо-таки и революционная? – усмехнулся молодой инженер.

– Ну да. Когда одни не хотят, а другие не могут…

– Тогда им проще договориться: хуже, когда одни хотят, а другие не могут или когда одни могут, а другие не хотят.

– Еще инженер называется! – укоризненно посмотрел на Семена его старший товарищ.

– И справка есть, – невозмутимо подтвердил тот.

– Но ты хоть в курсе, что там произошло?

– Ну, расскажи.

А произошло в городе N следующее. Местный пьяница Боря Ëлкин, по прозвищу Бенджамин Фах, которого в народе звали «черный», потому что убеждения запрещали ему мыться, попал в обезьянник за пьяный дебош в центре города, когда он по своей инициативе подошел к полицейскому и ударил его. Удар был не очень сильный, и полицейский даже думал про то, чтобы потом спустить все на тормозах, но в обезьянник Борю отвез. И надо же было такому произойти, что задержанный утром умер из-за того, что ему не дали опохмелиться.

Либеральная оппозиция тут же подняла огромный шум, выведя на улицу тысячи друзей невинно пострадавшего. Друзей они определили следующим образом: каждый, кто согласился выйти на улицу за три пузырька боярышника, тем самым автоматически подтверждал, что он друг Бори.

Многие из них были с плакатами, на которых крупными буквами значилось: «Я МЫ ФАХ». Таким давали по пять пузырьков боярышника, потому что нести плакаты тоже непросто, это дополнительные усилия, забирающие значительное количество жизненной энергии и в силу этого требующие определенной подпитки.

Профессор местного университета, член партии «Тыковка» господин Зубков давал интервью, в которых объяснял, что «черным» Бориса называли не потому, что он не мылся. Просто был вот такой термин в XIV-XVII веках на Руси «черные люди» или «чернь». Государевых тягловых крестьян так называли. И Борис, который жизнью своей нес тяготы жизни, в которые государство поставило народ Российский, показывал свою ментальную, даже онтологическую причастность к жизни черного люда средневековой Руси.

– А тягость его жизни заключалась в том, что столько выпить сколько он – это за гранью физических возможностей человека? И ему государство, в лице его законных представителей алкоголь в рот вливало? – поинтересовался Семен с ехидной усмешкой.

– Государство жизнь такую создало, при которой не пить невозможно! – убежденно сказал Горбуньков, который вряд ли пил намного меньше умершего.

– А как же некоторые совсем не пьют?

– Это люди, ограниченные в своем восприятии окружающей действительности, которые в силу этого не могут чувствовать ее комплексно, а, соответственно, не замечая важнейших нюансов, глубоко ущербны в своих экзистенциальных проявлениях, – уверенно заявил старший инженер и добавил то, что самому ему казалось наиболее важным: – На его месте мог оказаться я!

– И что же: ты пошел бы с плакатиком: «Я МЫ ФАХ»?