Заслон(Роман)

Черная лава вклинивалась в покатый берег, растекалась по улицам. Люди, подтягиваясь, смахивали иней с замохнатившихся ресниц. Первым отстал со своими Высочин — по Зейской улице пошли. Журкин вел людей по Большанке. Варягинцы к берегу Амура подались. Выходило: и будто все вместе, голос подашь — слышно, и в то время каждую улицу прочесывают порознь.

А комаровцы уже штурмовали железнодорожный вокзал. Вой и свист обрушившихся на здание снарядов, ответный пулеметный огонь — все вдруг утонуло в оглушительном грохоте и треске, и густая чернильная тьма, упавшая откуда-то сверху, прорвалась диким, стоголосым воплем ужаса и боли.

Дверь вокзала со стороны перрона была заперта изнутри. Красногвардейцы теснились в узкой калитке, прыгали через ограду палисада, взбегали по скользким замусоренным ступеням главного входа, где дверь стояла настежь, — кто-то успел удрать. В здании вокзала, в теснящей дыхание известковой пыли били копытами и предсмертно ржали кони, заглушая крики и стоны умирающих. Слабо, как детские хлопушки, щелкали в темноте одиночные выстрелы. В провале развороченного снарядом потолка пылала синим огнем звезда.

6

Высочинцы первыми дошли до Станичной, глядь, сбоку выметнулось пламя и будто песней дохнуло:

Ай, жги, говори,
Приговаривай!..

Мать честная, никак казаки пляшут. Ж-жахнуть бы враз, да нельзя, своих побить можно: уговаривались, до Зейской — журкинская сторона. А ну, хлопцы, за угол! Кинутся сюда казаки, не возрадуются. Нашим подмога потребуется, враз мы тут.

Журкин тоже увидел казаков. Ну и шабаш! Раздумывать было некогда.

— Пли! — Рванула воздух нестройная трескотня винтовочных выстрелов. Сгасло пламя костра, сбитое падающими в него казаками. Снова грянул залп. Стоном и воем отдалось от костра. Поднялись живые огненные столбы и тут же попадали в снег, стали кататься, забились в судорогах. Растерянная, безоружная казачья ватага метнулась в сторону Зейской и напоролась на высочинцев, а с берега Амура уже бежали, привлеченные выстрелами, варягинцы. Вместе и завладели оружием. Шашки, пики покидали в огонь, — ни к чему они. Так бесславно пала казачья застава.

Бросились в мужскую гимназию, выставили у дверей охрану: не попасть бы в ловушку. Бежали гулкими коридорами, отбирая по пути оружие у желторотых оборонцев.

— Эй вы, сопляки, живы быть хотите, ведите в подвал к нашим!

Глядели жалобно. Вели. Сашка Рифман откуда-то выметнулся. Оторопел, увидев Бамберга: «Ты?!»

Венька только бровью повел:

— Давай свои игрушки! Отвоевался. — Не перечил Сашка, отдал отцовский наган, обиженно губы закусил.

Народ в подвале раздетый, разутый, исполосованный шомполами, не евши по два-три дня. Эх вы, горемыки, не пошли из города, понадеялись на буржуйскую справедливость. Нате — ешьте. Поделили и горбушки и сало. Управляйтесь, как знаете, а нам недосуг.

Оборонцев из гимназии уже как ветром выдуло, кое- кто наподдавал им коленкой пониже спины:

— Идите к маме и не грешите!

В памяти Алеши навсегда остался стремительный, до колотья в боку, бег по татарскому кладбищу. Люди спотыкались, падали, хватали зубами синий крупичатый снег и снова бежали. Мелькали по сторонам домишки пригорода Забурхановки, стлались под ноги промерзшие болотца и пустыри. Обогнув Вознесенскую церковь, выбежали на Иркутскую улицу — прямой путь к тюрьме. Светало. На углу Артиллерийской вспорола вдруг впереди дорогу пулеметная очередь. Стреляли с чердака кирпичного дома бывшего полицмейстера Залетаева. Комаров, в разорванном на плече полушубке, в белой, обсыпанной известью и кирпичной крошкой папахе, выметнулся вперед, широко расставил руки и стал теснить людей назад. Возбужденная, беспорядочная толпа отступала перед ним шаг за шагом.

— Десять человек, — крикнул он хрипло, — десять пойдут со мной. Остальные ни с места! — Алеша шагнул к нему, увидел рядом Виктора, реалиста Бондаренко, еще каких-то незнакомых.

— Я сказал десять! Эти вот пойдут и эти… — Он повел их в сторону смежного с Залетаевским двора, пятерым приказал спрятаться за поленницу, с остальными по пожарной лестнице поднялся на чердак. Белогвардейские пулеметчики простреливали улицу сосредоточенно и деловито и даже не обернулись. По-домашнему шипел посредине чердака примус, в большом зеленом чайнике булькала вода.

Все было кончено в одно мгновение. Оба пулемета умолкли. Человек в вытертой козьей дошке привернул горелку примуса.

— Кипяточек, — сказал он с сожалением, — горяченький…

Не взглянув на убитых, они спустились по внутренней лестнице вниз — дом казался необитаемым — и вышли с парадного хода.