Заслон

— Послушай…

— Ты, кажется, что-то сказал? — обернулась она.

— Видишь… видишь ли, — заторопился Шура. — Тут поручение одно: нужно обследовать сад Охотников. Надо посмотреть, что осталось от детской площадки, чтобы наши детишки…

— Какие детишки? — удивилась она, приостановившись и внимательно разглядывая прорванную на большом пальце варежку. — Ты бредишь? У тебя температура?

— Почему температура? — обиделся Шура. — Это городские, это всех дети! Еще Мухин открывал для них площадки. Потом война была гражданская. Японцы. Мухина убили, и дело это развалилось. А ребятишки не бегали тогда без присмотра, не тонули в Амуре. Я думаю, надо составить смету, — неожиданно для себя заключил он.

— Ладно, — хлопнула варежкой по ладони Рыжая, — схожу завтра, посмотрю. Только я во всем этом, как баран в библии.

— Это неважно, — обрадовался Шура, — наше дело посмотреть и сказать Мацюпе, что там осталось.

— А ты тоже будешь смотреть?

— Так ведь комиссия же… Разве я тебе не сказал? От каждого района по два человека. — Они условились встретиться завтра, в три часа, прямо в саду Охотников.

Ночью с теплым южным ветром из-за Амура прилетела весна. Они и раньше бывали — такие погожие деньки, только Шура их не замечал. Звенела капель. Звонко, до одури, чирикали воробьи. Зримо набухали почки на деревьях, и хотелось петь. Волнуясь и спеша, он набросал на клочке бумаги начальные строки будущего стихотворения:

А я влюблен… в свой светлый город,
На берегах двух рек лежащий…
Здесь улицы прямей аллей,
Здесь запах свежий и бодрящий
Набухших почек тополей…

Но времени было в обрез, пришлось взяться за чертежи.

…Шура родился в приленской тайге, в семье потомственного охотника и зверолова. Как заведено было еще дедами, отец впервые взял его на охоту, едва мальчику минуло девять лет. Это была их последняя зима в Сибири: прошел слух, что в краю непуганого зверья, на далеком Амуре, двинулось в гору пушное дело. Деляги- американцы с руками рвут там не то что соболя или енота, но и серого волка метут. Цены же кладут, какие им вздумается, потому что нет в тех краях настоящих пушников, тех, что красную цену любому зверю знают и шкурку так умеют выделать, что товар заиграет и сам за себя заговорит. Заманчивы были и речи о щедрости благовещенских купцов.

С горделивой мечтой выбиться в люди, а пуще того дать в руки сына золотую жар-птицу — образование и тронулся Семен Федорович Рудых со своей статной и величавой Марией Григорьевной и шустрым Шуркой на Амур. Вместе с ними поехали из Сибири знатные пушники: старик Кузьмич и разбитной Федька Наумов.

Радушно приняли их в Благовещенске богатые мехоторговцы Минский и Левентас: дали на обзаведение денег. Скоро трое односельчан купили вскладчину на тихой Иркутской улице большой бревенчатый дом и стали понемногу обрастать хозяйством.

Из этого-то пятистенного, под железной крышей дома и побежал осенью Шурка в церковноприходскую Михайло-Архангельскую школу, что стояла напротив недостроенного собора почти впритык к маленькой, сияющей куполами и голубыми стенами церкви. И в первый же школьный день случилось такое, что не могло произойти в таежной глухомани. Долго потом казалось Шуре, что люди, да и звери, которых знавал он прежде, были и сердечнее и приверженнее к доброму, чем горожане.

Маленькая, похожая на лису-огневку девчонка не отозвалась на перекличке. Оказалось, что она не знала своего имени. С удивлением и даже страхом смотрел он на это неказистое существо: неужели она всю жизнь прожила бы так, не зная, как ее зовут, до самой смерти? Страшным и затхлым показалось ему неслыханное до этого слово «приют». Был он готов убить мальчишку, смеявшегося над той девчонкой, жестоко разодрался с ним на первой же перемене. Их оставили без обеда…

…Мать принесла газету. Не выпуская из пальцев рейсфедер, он просмотрел страничку «Красной Молодежи».

— Смотри-ка, мама, на пристани Бурея в комсомол вступило семнадцать ребят, и первое, что они сделали, — устроили воскресник по заготовке дров. А дрова они сдали в кооператив и на эти деньги приобрели столы и скамейки для клуба. Коммунистический Союз Молодежи — не чета прежнему союзу: там только болтали о самоусовершенствовании!

Мария Григорьевна, раскрасневшаяся от кухонного жара — по воскресеньям она топила русскую печь и пекла хлебы и пирог — улыбнулась сыну. Когда Шура был дома, все ее тревоги отходили в сторону. Она тогда верила в пользу его дела, и, казалось, будь моложе, сама бы вступила в комсомол.

— Дело-то рук человеческих всегда лучше самых распрекрасных слов. Однако бросай свою газету, Шурка! Мой руки да сядем обедать, у меня все поспело. — За столом она заговорила о младшем Гертмане:

— И что ему могло в Чите не понравиться? Вот шалавый! Сыт был, одет, обут, да еще учили. Глядишь, в люди бы вышел. Насел опять на Алешу, ни охнуть парню, ни вздохнуть — воспитывай, а он сам еще дите.

— Не очень-то они там сыты были, — возразил Шура.