Заслони меня собой

И разговор об Амине о нем напомнил. Я сама пила катализатор и не стала ни зверем, ни трупом. Я потомок оборотня, не получившая формы, и мы уже решили, что это мой папаша отличился … Но вопросы еще оставались и немало.

Я хотела задать их маме. И ответы я хочу знать прежде, чем увижу Яра в следующий раз.

С мамой я хотела поговорить, как с женщиной.

Она с таким мужчиной встречалась, забеременела и по какой-то причине осталась одна. Меньше всего мне хотелось повторить ее судьбу. Наоборот, от такой же истории я бы бежала, как от огня. Забеременеть не пойми от кого, остаться одной — в моей ситуации хуже участи не придумаешь. Хотя… Он бы все равно не прижился. Вряд ли. Очень вряд ли. Но и на место мамы я не хочу. Когда она забеременела мной, у нее была семья, хотя бы родители — мои бабушка и дедушка. У меня никого. Я не имею права на беспечность.

После стольких выкидышей мне такое счастье не светило, но дело не только ведь в этом. Не только.

Я хочу знать — это у них со всеми женщинами, черт возьми, или так случайно вышло? Почему они с мамой разошлись?

И чего мне ждать после нашего бурного романа? Резкого охлаждения или продолжения любви?

Я хотела второго.

Но ведь Яр не просто так столько времени живет один.

Глава 48

Увидев меня снова, мама испугалась.

Я была готова к этому. Сколько бы тебе ни было лет, а хочется, чтобы мама была тебе рада. Но я навсегда останусь «принесенным в подоле» нежеланным ребенком. Ошибкой молодости, о которой лучше бы забыть.

— Я поговорить, — пояснила я. — После этого сразу уйду, обещаю.

— Что ты, дочка… — пробормотала она, шире распахивая дверь. Она всегда так делает. Я только сейчас поняла, что стоит ее поймать на нелюбви, она сразу же пыталась доказать обратное. Но нелюбовь, как и любовь не спрятать.

— Не надо, мам, — попросила я. Наигранное радушие резало сердце хуже откровенной неприязни. — Чем скорее ты все расскажешь, тем скорее уйду… Даже заходить не буду. Пойдем, посидим на улице.

Она согласилась, подумав.

Лицо без маски «любящей мамы» сразу расслабилось и стало простым. Во дворе мы расположились на скамейке под шикарной ивой. Две женщины не связанные родственными узами, мать и дочь только на бумаге, которую и ту давно потеряли. Соседка, старшая родственница, кто угодно, но не мама… Странно, но это перестало причинять боль.

Кажется, и ей тоже. Неизвестно, что жрет быстрее — страдания брошенного ребенка, или маета бросившей матери. Это всем отравляет жизнь. Нормальным людям, я имею в виду.

Мама достала пачку сигарет и предложила мне.

— Не курю.

Она вытянула тонкую сигарету с золотистым фильтром и раскурила. Никакой натянутости или напряжения. Мама играла пачкой в руке и смотрела под ноги на муравьев, снующих в пыли.

— Что ты хотела узнать? — лицо стало серьезным и слишком взрослым. То выражение лица, которое безошибочно указывает, что человеку пришлось хлебнуть в жизни.

— Кто он на самом деле. Отец, — пояснила я, хотя, думаю, она и так меня поняла.

— Я рассказывала, — она тепло улыбнулась. Мне совсем не нравилось, что мама снова нацепила свою защитную маску и играет в дочки-матери.

Мне это так надоело, что я спросила прямо:

— Мам, за что ты меня так не любишь?

Она растерялась и испугалась, словно ее раскрыли. Можно подумать, я никогда этого не улавливала. Нет, я всегда чувствовала это, мама. Хуже только пощечина и то не всегда.

Мамина рука задрожала, она горячо и жадно затянулась. Успокаивала нервы, как будто сигарета поможет. В больных глазах появились слезы.

И тут меня кольнула догадка. Чтобы невзлюбить собственного ребенка, причина должна быть серьезной…

— Я ошиблась, — резко сказала она. — Ошиблась в нем. Не суди меня, дочка. Я люблю тебя, просто… Прости, твой отец… Он…

— Он не был человеком, — закончила я.

Мама резко выдохнула и бросила сигарету. Она спрятала лицо в ладонях и зарыдала: глухо, тяжело и безнадежно, словно копила боль все эти годы и наконец, позволила ей прорваться наружу.

Наверное, я была первой, кто сказал ей это вслух.

Она плакала долго и я ей не мешала. Постепенно мама успокоилась, закурила снова и нервно встряхнула рукой, чтобы потушить спичку.

— Не был, — признала она мрачно, словно гвоздь в крышку гроба забила. Спичка не хотела гаснуть, и она ткнула ею в скамейку. Пальцы уже не тряслись — ходили ходуном.

Понимаю, мама, я тоже спала черт знает с кем. В этом нет ничего постыдного.

— Сколько мне лет было? Мозгов ноль! Рита, мне он безумно нравился, я ради него из дома ушла…

— От бабушки?

— Да. Он старше был, они бы его не приняли. Я сначала ничего не знала. Как ты догадалась, Рита? Ты… Ты тоже?..

— Нет, — усмехнулась я. — Не бойся, мам. Как мне сказали, у меня нет формы. А у него была?

— Что это? — искренне удивилась она.

— Облик зверя.

— Была, — мама отвернулась, несколько раз затянулась и затушила окурок о край скамейки, как и спичку. Она нервничала и никак не могла успокоиться.