Заслуга рядового Пантелеева

— Я и сам пришью, — ответил Василий, досадливо освобождаясь от рук Гришина. И затем, приняв небрежный и скучающий вид, добавил:

— Чай, не в нашивках дело… Тебе вон, к примеру, и нашить нашивки, так все одно, начальство снимет. Потому — не заслужил.

— Ах, едять-те мухи!.. — воскликнул задетый ефрейтор. — Да ты, ваше унтер-офицерскородие, давно ли щи-то лаптем хлебал? А то ишь: с бабами воевал, а тоже: я — не я! С бабами воевать, брат, всякий сможет…

— Ты не говори этого, не моги говорить, — произнес Василий мягко и сдержанно, хотя кровь у него уже начинала ходить ходуном. — Начальство, брат, больше нашего знает, заслужил кто, или не заслужил! А насчет того, что я, к примеру, с бабами воевал, так уж это можно и совсем оставить…

Ему хотелось сказать что-нибудь значительное и сильное насчет службы и долга, сказать сердито и зычно, как это говорит батальонный командир, и как его, Василия, еще молодым солдатом учили на уроках «словесности». Но слова, нужные ему, не шли на ум, и он, пожевав губами, обиженно откинулся на спинку стула. Гришин посмотрел на него широко раскрытыми глазами и расхохотался.

— Ах ты… фря! — выпалил он. Вслед за тем его уже можно было видеть у стойки, где, пожимаясь и гримасничая, он сделал «опрокидон». Через минуту он был уже у стола, где пили чай, и громкий, раскатистый хохот солдат, сопровождаемый взглядами в сторону Василия, давал понять, что там прохаживаются на его счет.

Потеряв терпение и желая несколько замаскировать замешательство, молодой унтер подошел к буфетчику, тоже солдату, и спросил у него лист почтовой бумаги, конверт и семикопеечную марку. Он решил, что зубоскальствующая компания перестанет смеяться, когда увидит его серьезного, пишущего письмо. Взяв старую чернильницу, в которой плавали мухи, и заржавленное перо, он присел к столу, обмакнул перо в чернила и вывел крупным кривым почерком:

«Дорогой тятенька и дорогая маменька! — Подумав, он вздохнул и продолжал:

Во первых строках моего письма прошу вашего родительского благословения, которое навеки ненарушимо, и посылаю вам с любовью и почтением низкий поклон. И еще уведомляю вас, тятенька и маменька, что мое начальство очень мною довольно, почему меня произвели младшим унтер-офицером. А еще были мы в **-ской губернии на усмиренин бунтов, и жили мы там в большой опасности. А тамошние мужики пошли на экономию и много повыжгли, а хлеб весь растащили и скотину поубивали. А за то начальство их малость пощипало, и так мужиков пороли, что они и теперь без задних ног. А которые зачинщики — тех расстреляли и дома их пожгли…»

Медленно, тяжело пыхтя и кривя губы, помогая языком, глазами и ушами, Василий выводил слово за словом. Дописав до того, как они жгли крестьянские дома, он задумался и посмотрел в потолок. Ему хотелось описать случай, за который он получил денежную награду и повышение, описать так, чтобы ни для кого не было сомнения в том, что его усердие и старание заслуживают всеобщего почета и преклонения. Поэтому он стал сочинять то, чего не было.

Дальше он писал так:

«И еще, дорогой тятенька и дорогая маменька, пришлось мне подступить к бунтовщикам, что в избе сидели запершись. Начальство им велело сдаваться, а они супротив того стали из окон стрелять и близко никого не пускали. А я, перекрестясь, пошел с охотниками и стали залпы из ружей давать. И много ихнего брата поколотили, а меня чуть не убили, четыре пули около головы пролетело, но вашими молитвами бог спас. А командир полка объявил мне за то по полку спасибо и велел выдать пять рублей, окромя того, что в унтер-офицеры произвели. И еще сильно я об вас соскучился, буду просить отпуск у ротного, штоб дал. Служба у нас строгая, но кто в исправном поведении — того завсегда отличают и, окромя того, бывает всякое снисхождение. Отпишите, продали корову али нет и за сколь. Мельник, ежели за деньгами придет — не давайте, он без росписки сам дяде Тимоше 2 руб. 20 к. задолжал».

Дальше шли бесчисленные поклоны родным и знакомым всех степеней, и их детям, и детям детей их. Писание письма отняло у Василия больше часу времени. Окончив, он бережно свернул листок и, положив его в конверт, не заклеил, а только наклеил марку и в таком виде отнес в канцелярию для просмотра ротного командира. С некоторого времени ротный стал требовать этого от солдат, и Пантелеев, как примерный служака, считал себя обязанным делать все по приказанию начальства.

III