Заставь дурака Богу молиться

Обстановка в студии выглядела полной идиллией: Лана Витальевна копалась в куче каких-то снимков, Лариса Михайловна раскладывала на четыре или пять стопок официального вида бумажки, хотя мне показалось, что этот процесс ее не слишком увлекает.

Но, в общем, присутствующие занимались полезными делами.

И тут, понимаешь, является Маргарита Львовна…

— Быстро ты добралась… — Ланкино приветствие звучало абсолютно естественно, хотя бурной радости по поводу моего визита она и не продемонстрировала.

Да, какая уж тут радость при таких обстоятельствах. Но ведь даже не спросила, что, собственно, стряслось, чего я панику устраиваю.

Лариса Михайловна отреагировала еще безразличнее: немного повернула голову и равнодушно кивнула: дескать, я вас заметила и как воспитанный человек не могу не поздороваться, но вообще-то… ходят тут всякие.

Я шепотом спросила у Ланки, много ли им еще осталось работы. Не хотелось, чтобы долгожданный американский контракт сорвался из-за каких-нибудь бухгалтерских недоделок.

— Да практически все закончили, — был ответ.

Чувствуя себя последней идиоткой, я набрала побольше воздуха — и «нырнула»:

— Лариса Михайловна?

— В чем дело? — с истинно королевской надменностью поинтересовалась Лариса Михайловна.

Ну уж дудки! Королевской надменностью нас не проймешь! Я улыбнулась самой милой из всех своих улыбок и очень вежливо спросила:

— Вы стакан зачем разбили? Или он сам?

— Стакан?! — с брезгливым недоумением вопросила она: таким тоном, должно быть, отвечала бы какая-нибудь королева, если бы ее спросили, как повидать младшую судомойку.

Вопрос я, конечно, задала дурацкий. Но надо же было с чего-то начинать.

— Ну как же! — совершенно ненатурально воскликнула я. — Стакан, из которого погибшая девушка пила. В пятницу. И осколки так неаккуратно убрали…

— Что вы несете?! — вопрос сопровождался презрительным фырканьем, однако, надменности в голосе поубавилось.

— Ну мне же интересно, — продолжала я играть идиотку. — Вы ведь были в студии как раз в то время, когда сюда явилась Света…

Я хотела добавить, что она последняя, кто видел девушку живой, но не успела.

— Какая чушь! — возмущенный возглас, казалось, сорвется на визг, однако нет, удержался на грани. — Вам кто-то что-то насплетничал, и вы теперь позволяете себе… Меня вообще в это время в городе не было! Лана Витальевна! Что здесь происходит?! Я что, должна терпеть эти… эту… эти…

— …эти вопросы, — вежливо закончила я, поскольку Ланка молчала как партизан, хотя, по-моему, уже догадалась, что за камушек я принесла за пазухой. — Вы, наверное, думаете, что ключ узкий, отпечатки пальцев с него не снять, а если и снять, то неизвестно, когда они оставлены? Это верно. Однако есть весьма квалифицированный свидетель, который где угодно и вполне аргументированно подтвердит, что в момент Светиной смерти вы, Лариса Михайловна, находились в студии. Именно вы и именно в студии. Более того. Вот за этим самым компьютером. Вахтерша вас, конечно, не видела — вы ведь на это рассчитывали, да? Зато все остальные свидетельства абсолютно неоспоримы…

Мне миллион раз приходилось читать и слышать, что кто-то от потрясения «потерял дар речи». И вот впервые в жизни наконец узрела, как это выглядит. Сказать, что Лариса Михайловна побледнела — ничего не сказать. Она побелела. Но явственнее всего на «королевском» лице читался гнев.

Строго говоря, то, что я говорила, было некоторым преувеличением. Единственным «свидетелем» был Игорь Глебович, а он сообщил лишь, что в нужное время происходили последние интересующие нас изменения в бухгалтерской документации — а это вовсе не означало личного присутствия Ларисы Михайловны. Теоретически ковыряться в компьютерных файлах мог кто-то посторонний, вот только верилось в такую теорию слабо. Да и пальчики на ключе от черного хода… Разумеется, они, как я и сказала, могли быть оставлены и раньше — но с какой стати?

С полчаса в студии бурлили эмоции. Лариса Михайловна требовала оградить ее от моих отвратительных инсинуаций, я давила на психику и ежеминутно поминала «соответствующие органы», Ланка сохраняла нейтралитет и явно чувствовала себя не лучшим образом.

О своих ощущениях мне лучше умолчать. Да, я иногда умею быть очень… негуманной. Вот только чувствую себя при этом отвратительно. Не помню, кто сказал, что «порядочный человек — тот, кто делает гадости без удовольствия». Слабое утешение. Но — куда мне было деваться?

В общем, эти полчаса вряд ли можно отнести к самым приятным воспоминаниям моей жизни.

Может, не стоило упоминать про юного жениха и домик в деревне?

Лариса Михайловна как-то осела, поникла, нежно-розовый румянец поблек. После двухминутного молчания, занятого перекладывания все тех же бумажек она наконец еле слышно прошептала:

— Сколько вы хотите?

Вот это да! Вот это — бухгалтерский подход. Вроде как деньгами любую проблему можно разрешить — даже проблему «с летальным исходом».

После первого восторга мне, однако, подумалось, что тут что-то не так. Не давало покоя одно пустяковое на вид обстоятельство.

— Лариса Михайловна, скажите, пожалуйста, какое у вас давление?