Заставь меня жить (СИ)

Шаги за спиной, а потом профессор одним движением разворачивает меня и обнимает за плечи. Я не успеваю отреагировать, поэтому мой нос ныряет в просвет рубашки на его груди, а руки в поисках опоры обвиваются вокруг талии. Когда запоздалый сигнал о том, что произошло, достигает мозга, я мучительно тяжело выдыхаю и зажмуриваюсь, стоит его губам прижаться к моему виску.

Неделя. Почти целая неделя с момента его возвращения. Это уже не говоря о двух с лишним месяцах неизвестности. И только сейчас он решается открыто продемонстрировать свою…что?

Не знаю, «что», и знать не желаю. Иначе я запутаюсь окончательно.

Он смотрит на меня так, как если бы хотел безмолвно передать своё мнение об ограниченности моего мыслительного процесса, но я только крепче обнимаю его и дышу в выступающую ключицу.

Может он прав, и я воспринимаю всё не так, как надо. В таком случае, пускай научит.

Солнце давно перекатилось на западную часть небосклона, когда я переворачиваю тридцатую страницу учебника по зельеварению и устало тру глаза. Такое чувство, что туда насыпали тонну песка. Решив сделать перерыв, подхожу к плите, чтобы вскипятить воду для чая, и, пока она медленно начинает бурлить, отстукиваю на деревянной столешнице ритм одной из незатейливых песен близнецов.

Ребята с Молли уже давно уехали в Лондон, мне удалось уговорить Сириуса отправиться вместе с ними, Артур трансгрессировал в Министерство. Завтра должен вернуться Перси из поездки в Париж вместе с начальником Отдела международного магического сотрудничества. Несмотря на свой возраст, Перси значительно приподнялся по карьерной лестнице.

Таким образом, Нора на некоторое время осталась в полном распоряжении двух людей: меня и Снейпа.

Профессор не появлялся с тех пор, как я оставил его. Последний эпизод несколько смягчил мой настрой, поэтому я со спокойной душой отправился учиться, отдав для этой цели предпочтение просторной и светлой кухне. Здесь и чайник под рукой.

Заварив чай с липой, осторожно размешиваю сахар и отхожу к окну. Пейзаж за ним не меняется день ото дня, но мне всё равно доставляет удовольствие смотреть на бескрайний снежный простор. Глаз отдыхает при виде такой красоты, что сейчас очень актуально.

Задумавшись, я не сразу различаю тихие шаги. Только когда скрипит крышка фортепиано, я оборачиваюсь и не сразу могу сфокусировать на Снейпе взгляд, плывущий от бессчетного количества строк.

Не произнеся ни слова, он садится на старенькую деревянную табуретку, опускает пальцы на чёрные клавиши в каком-то сокровенном, почти интимном жесте, а потом начинает играть (прим. автора: профессор исполняет сонату для фортепиано № 14 «Лунную» Л. В. Бетховена).

Господи Всемогущий, я в жизни не слышал ничего подобного. Тревожная музыка звучит как натянутая до предела струна, и вот-вот грозит лопнуть. Мелодия тихо мечется, как раненая птица, которая, будто бы, сейчас сорвётся в пропасть, взывает к помощи отрывистыми высокими вскриками, но чудом удерживается от падения где-то на границе соприкосновения чудесных пальцев и клавиш страдающего фортепиано. В моей душе что-то обрывается и начинает ныть в унисон с трепещущей мелодией, это длится, кажется, так долго, но потом мелодия выравнивается, будто успокаивается в надёжных руках пианиста, стихает и оставляет после себя неизгладимое впечатление.

То, что я услышал сейчас, не идёт ни в какое сравнение с тем, что играла Гермиона. Нет, безусловно, та музыка была неповторимая, лёгкая, как весенняя капель и вкус тёплого ветерка на губах, но эта…

Словно чья-то чужая боль навсегда оказалась заключена в этих нотах.

И как неизвестному мне, но, несомненно, великому композитору удалось написать такую музыку, чьи отголоски до сих пор вспыхивают где-то в груди и не позволяют ровно дышать?

Прислонившись к подоконнику, я с необъяснимым трепетом перевожу взгляд на задумчивого Снейпа. Он недолго смотрит на клавиши, словно они могут сказать ему ещё что-то, не прибегая к музыкальному языку, а потом осторожно опускает тяжёлую крышку.

- Пожалуй, это единственное, что я знаю, – произносит он без тени какого-либо чувства, разве что капелька усталости, скорее физической, накладывает отпечаток на бархатный тембр.

- Я никогда не слышал ничего более красивого, – шепчу с благоговением, а Снейп плавно переводит взгляд на меня.

Я не ошибся, он действительно устал. Может, это косые солнечные лучи искажают действительность, но сейчас в его лице нет ничего, кроме огромной усталости. Даже глаза, в которых всегда что-то есть, потухли. Он не злится, не раздражается, не удивляется. Он на одной протяжной ноте, и мне от этого становится дурно. Возможно, это всего лишь временное явление, пока никто не видит, а передо мной нет смысла что-либо изображать. Возможно, это пройдёт, и совсем скоро профессор станет прежним, но я всё равно пугаюсь не на шутку.

- Скажите, вы вообще спите? Хоть иногда?