Застава

Это были волшебные несколько дней. Их даже не портило то, что мама на несколько дней ложилась в больницу, а вернулась с младенцем на руках. Я к тому времени уже научилась делать вид, что не вижу маминого живота и не понимаю, что это значит. А спрашивать про то, почему брат живёт с тётей мне вовсе в голову не приходило. Живёт и живёт, наверное, так надо.

В ту ночь, когда мы вернулись, мне снова пришлось лежать в своей кровати и притворяться, что я не слышу, как мама с папой ругаются. Папа кричал, что мама сумасшедшая и хочет от меня избавиться, как избавилась от брата, отослав его к сестре. Он говорил, что не хочет такого будущего для своих детей, что он не хочет, чтобы мы оказались в гадючьем круге жрецов, выкинутые из жизни и заброшенные в забытые богами и людьми земли прозябать в неведении. Мама возражала, что не указывает нам, как жить, и что мы вырастем и разберёмся сами. Папа кричал, что она сумасшедшая и он слушать её не хочет и не будет. Мама кричала, что он сам её выбрал и всё знает, и чтобы он не смел её попрекать.

Потом они оба расплакались, обнялись и долго-долго просили друг у друга прощения.

Каждый раз, глядя на моё обиталище с перевала или вершины крепостной башни, я вспоминала слова папы и его ярость на мамино неосторожное предложение отправить меня к тёте. И слёзы мамы, когда тётя двумя годами раньше пыталась оставить меня у себя. Бедные мои родители, бедные мы все.

Мы спускались по серпантину с хребта. Пять петель, ещё полмили по берегу — и мы дома. Мне не надо было смотреть на дорогу и, выпучив глаза — Лир очень смешно пялился перед собой, когда сосредотачивался — крутить рулевое колесо, поэтому я развалилась, подпёрла голову рукой и смотрела на озеро. Редкие облака неторопливо плыли над водой, отражаясь в ней вместе с лиловым пятном Раки над лесом. Извечный огонь сиял и играл на мелкой ряби озера. Красиво. И удивительное дело: стоило нам выехать на серпантин, и как будто всё изменилось. Мир стал ярче, а сердце — биться ровнее. Будь я более сентиментальна, то сказала бы, что это от того, что мы видим дом. Но увы, я знала правду: серпантин проложили орденцы, когда ещё не потеряли надежду протянуть через хребты путь в Норнал, а значит, зарыли под ним пару вагонов охранных амулетов и защитных сеток.

Станция — россыпь приземистых тёмных домиков вокруг большой кирпичной водонапорной башни — жалась к берегу озера, словно боялась леса. Через неё тянулась одноколейка из Лиды в Ракку. Вдали, за туннелем, от неё отходила ветка на другой берег. Лес там поспокойней, и зимой мало что мешало валить лес. Когда-то там была шахта, и, как говорил Рахаил, путь в Болота, но во время порухи всё пришло в запустение, не восстановилось, и наша маленькая станция и крепость числились главным поселением здешней земли, мой храм — главным храмом, а его жрица — главой всех местных жрецов.

Звучит-то как красиво, верховная нина земли! Жаль, на деле выглядит жалко. То есть, как я.

Вокруг храма уже несколько десятилетий стояла маленькая застава ордена. Старые стены из камня не были рассчитаны на современные пушки, поэтому со стороны берега лет тридцать назад рыцари насыпали земляные валы вперемешку с валунами и заклинаниями, утрамбовали, организовали огневые точки для артиллерии и обороняющихся стрелков. Кто именно должен нападать на крепость Ордена в такой дыре по всем правилам современной военной науки и почему такие же валы не насыпали со стороны перевалов, я не знала. Но рыцарям виднее, они умные, не то, что я.

Ещё на восточных склонах валов отлично росли огурцы и клубника, а в прошлом году я умудрилась вырастить почти вызревший арбуз.

Я вытянула шею, разглядывая крепость внизу. Старые стены, перед ними всё ещё зелёные валы и рвы. На валах копошатся две фигурки и закрывают клубнику щепой. Идилия, правда, ложная. Рыцари, не имея возможности подвести во рвы воду, утыкали дно рвов острыми колышками и устроили всякие ловушки для пытающихся пробраться в крепость тайком. Любителям клубники приходилось двигаться крайне осторожно.

Впрочем, зимой от того, что выходило из леса, колья под снегом не помогали.

Я прожила здесь уже четыре года… Целых четыре года! За это время я вросла в здешние камни и, хотя я по-прежнему скучала по городской жизни, уже не представляла другой жизни. Тут была моя комната, мои любимые люди, тут была моя жизнь, мой храм. Если придётся уезжать, это всё останется тут. Мне придётся начинать всё заново — и, скорее всего, снова столкнуться с проблемами, из-за которых я тут и очутилась.