Застава

— Ошибаешься. Что бы ни произошло, ты останешься трезво мыслящим врачом. Я это знаю точно, как то, что следом за ночью приходит день, за зимой — весна, а за смертью — жизнь. И я тебя не подставлю. Два как один. Так было много лет, так есть и будет всегда.

Тура передёрнуло. Всё приключившееся сегодня с братом вдруг стало достоянием его собственной памяти как реальное, но не распознанное.

— Я не хотел говорить сейчас, — продолжал Ворон негромко, — но вижу, придётся. Дух человека, которого ты откачивал, пока я торчал в горящем вагоне, пришёл ко мне на помощь.

Брат молчал.

— Ну, хватит. Взбодрись, — Ворон выпрямился. — И давай не будем про «если бы».

— Не будем, — согласился Тур. — В конце концов, бывало и хуже. Я подумал о другом. Снова и снова мы попадаем под влияние той стороны света.

— Наверное, настала пора кое-что признать.

— Мне страшно это признавать, — медленно произнёс Тур и испытующее посмотрел на близнеца. — Как и тебе. Но Лис прав: пока мы стоим, упёршись лбами в собственные ворота, каждый, кому не лень, может безнаказанно дать нам пинка… Я видел заложных на путях. Крушение поезда было не случайным.

— Они заманили меня в вагон, который мог вспыхнуть в любую минуту, и вспыхнул, когда я меньше всего ожидал такой фишки, — в свою очередь сообщил Ворон.

— Почему это происходит?

— Я не знаю. Но мы вернулись на этот свет после… Помнишь Афган?

— Помню, — эхом отозвался Тур. — Но даже если допустить, что мы тогда… — он прямо взглянул на брата, — погибли, почему огонь памяти земной выбрал именно нас, чтобы вернуть на этот свет в новой ипостаси?

Ворон устало передёрнул плечом.

— Понятия не имею. Хотя, если учитывать, чем заканчивались наши детские потасовки, кое-что прояснится. Мы быстро мирились, и ты стирал ладонями наши ссадины и синяки. Я считал это в порядке вещей и удивлялся, почему у других мальчишек фингалы цветут больше недели.

Тур задумчиво усмехнулся.

— Зато под твоим взглядом ходили строем все деревенские собаки.

— Ага. А как я заставил алкаша искупаться в отстойной яме? Батька потом меня отдубасил до потери сознания.

— А меня взгрела мать за то, что не заступился… Странно. Мы с тобой никогда не вспоминали детство. Как будто умышленно отрезали от себя родные корни.

Они умолкли. Мысли продолжали течь в одном русле, и высказываться вслух больше не требовалось.

— Тур, — вдруг сказал Ворон, — не пора ли закончить терапию?

Доктор Полозов спохватился и разжал ладони, сомкнутые на предплечье брата. Края рваной раны заметно подтянулись.

— Скверно, — вздохнул он.

— Брось! Это же не финка под ребром!

— Тогда я держал тебя с первых минут и всю ночь. А сейчас, — Тур оглянулся на спасателей, приступивших к выполнению своих обязанностей, — мне нужно быть в больнице. Минимум треть пострадавших привезут в наше отделение.

— Действуй, близняшка, — подмигнул ему Ворон. — За меня не волнуйся. Мы с Лисом будем ждать тебя дома.

— Только после того, как я наложу тебе повязку. Пойдём-ка к санитарному вагону. И сделай одолжение, не спорь со мной.

День двенадцатый

Чёрно-белый сон терзал мозг разрозненными обрывками хроники минувших дней — близких и далёких. Отдельные сцены появлялись так, будто под закрытыми веками крутилось документальное кино. Другие, опутанные жестокой фантазией, загоняли сознание в душные провалы, и чёрный огонь, подступая к границам яви, иссушал губы и вытягивал из груди слабые стоны.

Ворон приоткрыл глаза, перевернулся на бок, рефлекторно щадя раненную руку, но так и не проснулся окончательно. Хроника продолжала течь кадр за кадром.

«Вы показали сегодня прекрасные профессиональные качества, — доктор Полозов улыбается молоденькой медсестре Оле, взирающей на него снизу вверх отважными серыми глазами. — Вот моя визитка. Будут проблемы — звоните». Вместо картонной карточки в пальцах брата Ворону чудится змеиная чешуйка, сверкающая золотом в лучах летнего солнца.

«Мы обязаны были вывести их в переход! — кричит Лис. — Как вывели Пашу! А теперь у Пятницы в руках сотни новых заложных…» В поле вспыхивает огненный круг. Исчезает железнодорожная насыпь, вагоны и пятнистые комбинезоны спасателей. Вокруг встаёт тёмный осенний лес. Горит фантомный костёр, а в центре его бьётся рыжий зверёк с облезлым хвостом. Ворон видит свою руку, протянутую в огонь. Два одинаковых голоса: «Гамаюн!», и через стену пламени переходит рыжеволосый юноша. Деревья и поляна превращаются в наполненный людьми зал аэропорта. «Борис. Борис Полозов!» Рыжий парнишка с тощей сумкой на плече замирает, оглядывается и торопливо шагает сквозь толпу пассажиров…

«Не смей соваться в дела Бера!» — ухмыляется изувеченный труп.

Трещит телефон, и не поднятая с рычага трубка шепеляво вещает: «…Он будет лежать на дороге окровавленным куском мяса. Холодный и мёртвый. И ты будешь смотреть на его труп, как на свой собственный»…