Застава

Впрочем – почему спал? Лежал, «выключенный» таким же газом, как тот, который вдохнул в Антарии.

Я по-прежнему был в своей клетке. Все так же стучали колеса поезда. Все так же тускло светили под потолком газовые лампы. Только что-то погромыхивало, перекатываясь в дальнем конце вагона. Я встал, шатаясь и прижимаясь к решетке, чтобы не упасть. С какой стати нашим конвоирам вздумалось опять травить нас газом? Неужели не понравилась откровенность Эйжел? Но заткнуть ей рот можно было другими способами, обычным кляпом, в конце концов! Зачем же газ?

Я прижался к решетке и, щурясь, всмотрелся сквозь туманящие глаза слезы.

Грохотала железная кружка, катающаяся по столу, за которым сидели конвоиры. Ей никак не удавалось упасть, она натыкалась то на другую посуду – и тогда задорно звякала, то на головы конвоиров – тогда звук был тупой. Все трое наших конвоиров лежали лицами на столе, будто перепившие гуляки. Мои товарищи лежали в своих клетках – я пришел в себя первым.

Что же это такое творится?

– Эй! – позвал я. – Кто живой? Вставайте, беда пришла!

А почему беда, собственно? Может быть, есть шанс сбежать?

Но клетки закрыты, на руках наручники, ключи у конвоиров…

Я опустил взгляд на пол.

И почти не удивился, обнаружив перед дверью своей клетки две связки ключей. Одна, побольше, видимо, была от дверей клеток. Другая, маленькая, от наручников.

Вначале я пытался достать маленькую связку, но она лежала слишком далеко. А вот ключи от клеток я сумел подцепить кончиком пальца. На то, что бы исхитриться и, просунув сквозь решетку обе скованные руки, вставить в замок ключ, ушло минут пять.

Разумеется, первый ключ не подошел. Я представил себе, как буду перебирать весь десяток, и мне поплохело. Но, к счастью, подошел уже третий ключ – я открыл свою решетку в тот момент, когда кто-то из наших начал тихо, жалобно стонать.

– Сейчас, сейчас, – пробормотал я, подхватывая ключи от наручников. – Сейчас…

За что я точно могу благодарить Эйжел – так это за то, что научился разбираться с наручниками. Разными. Бывают такие, что самому не снять, если ты не Гудини. Но большинство попроще. На мне были обычные российские наручники, которые можно открыть без особых проблем – был бы ключ… да и без него тоже можно справиться. Пограничников в основном экипировали именно такими, конвойными наручниками «Нежность» – все-таки любят в России давать оружию и спецсредствам необычные названия.

К тому же руки мне сковали спереди – гуманно, но неосторожно.

Через двадцать секунд я сбросил браслеты и кинулся… нет, не к товарищам, а к решетке, за которой сидели конвойные. А ну как проснутся?

Но дверь – закрытую дверь между тюремным отсеком и помещением конвойных – я открывать не стал. Вблизи все выглядело немного не так, как я ожидал.

Конвойные не спали. Они были мертвы. Огромная лужа крови покрывала весь пол и уже потихоньку просачивалась к нам – я вздрогнул, сообразив, что наступил на кровь кроссовками. В воздухе стоял тяжелый тошнотворный запах, если бы не вонь от отравляющего газа, до сих пор оставшаяся в носу, я бы почувствовал это сразу. У одного я даже видел рану – узкий разрез куртки на спине, под левой лопаткой, от которого тянулась вниз черная полоса.

Кто-то их убил. Кто-то погрузил весь вагон в сон, потом убил конвойных, потом снова запер их отсек… положил ключи перед моей клеткой… и притворился спящим? Этот «кто-то» никуда не убежал – я прекрасно видел единственную дверь вагона, она была закрыта изнутри на засов.

У меня волосы встали дыбом. Я обернулся.

Все наши были в клетках. Все клетки были закрыты… кажется.

Я прошел по вагону, дергая каждую дверь. Шевелился и что-то бормотал лежащий на полу Старик. Ведьма растирала руками виски, проводила меня затуманенным взглядом. Сидел, прижав руки к лицу, и ругался по-армянски Скрипач. Хмель лежал неподвижно. Калька сидела с закрытыми глазами, но медленно мотала головой влево-вправо. Дед сидел на полу и плакал.

Это меня поразило. Дед не плакал никогда. Он мог ругаться, он мог быть испуган, он мог быть зол – но слезы в его репертуар не входили.

– Рома, что с тобой? – спросил я, отпирая решетку.

Пацан тоскливо посмотрел на меня. Потом перевел глаза вниз – на мокрые джинсы.

– Ну, обоссался, – сказал я нарочито грубо. – Вижу. Позор не твой, позор тех козлов, что тебе руки сковали.

– Если бы свободными оставили, я бы убежал, – тоскливо сказал Дед.

– Понимаю. А попросить помочь пописать ты, конечно, не хотел? – сказал я, приседая, снимая с его рук брезентовый мешок и возясь с наручниками.

– Ты бы разрешил свой член трогать? – возмутился Дед.

– Да пусть хоть затрогались бы, – все с той же грубостью, единственным, что могло сейчас успокоить опозорившегося Ромку, продолжил я. – Не бойся, просохнет.

– Отвернись, я открою портал, – быстро сказал Ромка, едва я освободил его руки.

– Подожди ты! – я встал. – Не горит пока. Надо всех освободить… и сообразить, что произошло.

– А что произошло-то? – простонал Скрипач. – Ударник? Это что, такой же газ, каким тебя накрыло?

– Вот именно, – подтвердил я. – Он самый.