Застава на Якорном Поле

Однако Ярика отпускали не каждый раз. «Не скучай», — просила мама, уезжая. Но бывало, что Ежики скучал. Особенно по вечерам. Чтобы справиться с печалью, он брал тяжелый альбом со стереоснимками. Там была мама. Разная: и одна, и с отцом, и с ним, с Ежики, и с друзьями…

Теперь этот альбом остался в доме, Ежики не взял его в лицей. Потому что — зачем? Разглядывать карточки хорошо, когда известно, что мама завтра вернется. А так… лишь ком в горле и тоска. Другое дело — Голос. Он живой. Он такой, будто мама есть сейчас, рядом…

Был в альбоме снимок, на котором мама — девочка. Десяти лет. Хитровато-веселая, с пушистой светлой головой и растрепанными на концах косами, в мальчишечьей майке и полукомбинезоне с подвернутыми штанинами. Она сидит в развилке платана и держит на колене самодельный лук и стрелы с перьями из птеропластика. Забавно так: будто Ежикина одноклассница, и в то же время знаешь — мама.

В ту пору ему снилось иногда, что в саду с поваленной решеткой и заросшими беседками они вдвоем играют в индейцев и в пряталки. Пускают стрелы в сделанные из репейников и палок страшилища, укрываются друг от друга за постаментами замшелых статуй, продираются сквозь джунгли дрока и пахучих кустов, на которых синие квадратные цветы со странным названием «кабинетики»… Потом они гоняются друг за дружкой, борются на мягкой лужайке, и силы у них равные. (Они с мамой и наяву иногда дурачились, но взрослая мама в конце концов обязательно заталкивала Ежики в глубокое кресло: «Вот так мы поступаем с пиратами и немытыми хулиганами!» — «Это нечестно, ты щекотишься!.. И вообще я тебе сам поддался!» — «Ох уж, рыцарь какой! Лягался, как сумасшедший кенгуру…»)

Да, силы были равные, но Ежики все-таки не решался всерьез швырять девочку на землю и применять всякие мальчишечьи приемы. И оказывался на лопатках. И смеялся… Она прижимала к земле его руки, вставала твердыми коленками на грудь и тоже смеялась. Наклонялась низко-низко. Пушистые косы щекотали Ежикины голые плечи, а светлая челка девочки падала ему на лицо. И мама-девочка смотрела сквозь нее. А Ежики, чтобы увидеть ее глаза, отдувал эту челку от своего лица…

Потом они опять носились по старому саду, и наконец Ежики нашел у развалившейся беседки длинную доску. Перебросил через поваленный ствол. Качели!

— Давай полетаем!

— Подожди, я запыхалась…

А он ничуть не запыхался! И немного хвастаясь, подпрыгивает, цепляется за горизонтальный дубовый сук, закидывает на него ноги, садится. Потом встает на нем, балансируя. Смотрит на девочку с высоты. У нее на ноге распустилась широкая штанина. Девочка подворачивает ее, стоя на конце доски. И поглядывает вверх.

Злая сила шепчет Ежики: «Она тебя победила, когда боролись, отплати ей! Прыгни на другой конец! Знаешь как полетит!»

Он пугается этой мысли, гонит ее! Никакой обиды нет у него на девочку! К тому же она, хотя и девчонка, и он зовет ее Вешкой (потому что полное мамино имя — Иветта), все равно это мама. И разве он может сделать ей хоть самую капельку плохого?!

Но кто-то коварный толкает Ежики, и он летит вниз — ногами точно на поднятый конец доски. И Вешка, нелепо взмахнув руками, взлетает. На миг она замирает в воздухе, прижимает руки к бокам, вытягивается и стрелой начинает уходить вверх. «Ты этого хотел, да?»

— Я не хотел! Не надо! Вернись!

Но она все меньше, меньше, и вот уже только пустое небо. И пустой сад. И весь белый свет — пуст. И пустота эта начинает наливаться безвыходным отчаянием.

— Ма-ма-а!!

И вдруг — шевеление в кустах. Не то вздох, не то стон… Ежики бросается сквозь чащу. Вешка, болезненно съежившись, лежит на примятых сучьях. Под носом и на подбородке кровь.

Радость захлестывает Ежики — оттого, что мама здесь. И страх за нее! И новое отчаяние: она думает, наверно, что он нарочно!

— Тебе больно? Я же не хотел! Мама, прости! Ну, прости, мама!..

От ее боли он зажмуривается, как от своей. И в наступившей тишине слышит голос:

— Ежики, ты что?

— Мама, я не хотел…

— Да знаю я, знаю… — Теперь мама большая, сидит на краю постели, гладит его плечо. Он хватает ее пальцы двумя руками.

— Ты уже приехала?

— Нет, я приеду утром. А пока я тебе снюсь…

Ну, все равно. Не выпуская ее руки, он опять закрывает глаза, успокоенный, почти счастливый…

Проснулся Ежики, когда за окном среди черных листьев еле наметилось серое утро. Ощущение, что он держит мамины пальцы, было таким настоящим, что несколько секунд Ежики не шевелился и не дышал. Но уже понимал, что это остаток сна. И уходил сон безжалостно и быстро…

А может, и Яшка приснился?

Нет, кристалл и монетка были под подушкой. Нервно и нетерпеливо Ежики сжал их в кулаке. И сразу Яшка зажужжал — торопливо и слегка обиженно:

— Ты же сам виноват. Прежде ты никогда не говорил про мамин Голос. И про Кольцо. Нужно было сразу…

— Я сейчас… Я скажу…

— Теперь не нужно. Знаю и так… — Яшкин голосок стал чище, тише и печальнее. — Только я не отвечу на твои вопросы.

— Почему?