Застава в степи

— Вот завтра будет разговору, — загорается Синицын. — Может, про нас еще и в газету напишут.

— Может быть.

— А может, еще и по радио в «Пионерской зорьке» расскажут.

— Может быть.

— Опять ты заладил свое «может быть». Не хочешь разговаривать, так и скажи честно.

Но что я мог сказать ему честно или нечестно? Ничего. И поэтому я принял, на мой взгляд, самое верное решение — молчать. Хорошо в степи ночью на траве. Смотреть в бездну неба, слушать звонкую разноголосицу кузнечиков, шорох пробегающих сусликов. Но это хорошо, когда все хорошо, а не тогда, когда с минуты на минуту могут появиться жулики, которые спрятали мешок.

Мы их все равно дождемся и увидим. Они нас не увидят, а мы их непременно увидим.

Рядом беспокойно заворочался пес. Может, он почувствовал тех, кого мы ждем? Вдруг он сейчас залает?

— Генка, зажми собаке рот, — прошептал я. Синицын взял собачью морду рукой и спросил:

— Идут?

Леопард завертел головой. Где-то далеко на дороге заскрипели тележные колеса, донеслось глухое шлепанье копыт лошади по пыльной колее. Мы подползли к краю канавы и посмотрели на дорогу. В темноте был виден человек, идущий рядом с подводой. Время от времени человек включал карманный фонарик, и его желтый свет слабым лучом освещал обочину дороги. Значит, он что-то ищет. Только бы собака нас не выдала. Генка ласковыми словами уговаривает ее набраться терпения и молчать, как рыба.

— Зря мы не спрятали мешок, — пожалел Генка, когда мы залезли под мост. — Теперь он его найдет.

— Пусть, — сказал я. — Только бы увидать этого вора.

Вот уже совсем близко скрипит колесо, раздается тяжелый лошадиный вздох, и мы слышим голос, кого бы вы думали? Кладовщика Спиридона Макеевича.

— Притомился, Орлик… Потерпи, дорогой. Мы его найдем…

Я даже ушам своим не хочу верить. Неужели Макеич вор? Про него все говорят, что он честный человек. Я выглядываю из укрытия. В это время луч его карманного фонаря скользнул по обочине, спустился в канаву и погас.

— Где-то он ждет нас, — устало говорит кладовщик, обращаясь к лошади. — Всего вернее возле моста я его обронил…

Шурша травой, Макеич опустился в канаву и включил фонарик.

— Нам без мешка нельзя возвращаться, — продолжал он разговаривать сам с собой. — Зерно в нем не простое, а золотое, элитное…

Услышав все это, я не хотел больше сидеть в укрытии, но Генка держал меня за руку и шептал:

— Маскируется. Вот я сейчас выпущу Леопарда.

— Не смей! — схватил я собаку за ошейник.

Луч фонарика все ближе подходил к тому месту, где лежал мешок. Еще несколько шагов, и Макеич увидит драгоценную пропажу. А мы потом выскочим из засады. И что он подумает о нас? Нет, надо вылазить. Я сделал шаг. Из-под башмаков посыпались комья земли. Кладовщик направил на меня свой луч.

— Вы что тут делаете?

— Мешок караулим.

— А где он?

— Да возле вас лежит…

Телега, мерно поскрипывая, медленно движется к току. Рядом с Орликом трусит Леопард. Макеич сидит на мешке и что-то напевает в свою седую негустую бороду. Мы с Генкой лежим на пахучем сене. Подложив руки, под голову, я смотрю на далекие звезды. Точно праздничные фонарики, теперь они перемигиваются весело. А чего им тревожиться, когда вся история с мешком кончилась как нельзя лучше. И нам весело: дома, сказал Макеич, думают, что мы вместе со всеми ушли на ток помогать просеивать зерно. Там все звено Сережки Крымова.

Генка перевернулся на живот и спрашивает:

— Спиридон Макеич, вы ничего не слыхали про коммунаров?

— Доводилось, — прервал свою песню кладовщик. «Ну вот, — подумал я, — мы ищем где-то кого-то, а тут оказывается рядом человек, который все может рассказать».

— А что вы про них знаете?

— Экзамены старику устраиваете, — повернулся он к нам. — Жили такие коммунары в Париже, — неторопливо начал он говорить, но нам уже было неинтересно. Мы не хуже Макеича знали историю Парижской Коммуны. Генка сразу перебил его;

— Не про тех…

— А про каких же?

— Про нашенских, трудрассветских.

— Чего не знаю, того не ведаю, — чистосердечно признался кладовщик. Он достал папиросу и, закурив, принялся снова напевать свою песню про то, как скакал казак через долину, через Маньчжурские края…

От разочарования я даже загрустил. «Вот как иногда получается в жизни, — думал я. — Про какого-то казака, который скакал куда-то и которого казачка обещала ждать, даже песня есть, и ее поют по любому поводу: на свадьбах, на праздниках, даже на телегах. А про коммунаров никто ничего не знает. Как будто их не было тут». Вдруг Макеевич прервал песню и спросил:

— И что же это были за коммунары, откуда они появились и куда пропали, что про них ничего мне неведомо?

— Да мы сами толком не знаем, — начал объяснять Генка, усаживаясь поудобнее. — Мне милиционер в городе говорил. А фамилий их никто не помнит. Говорят, что приезжали сюда из Царицына рабочие, шесть человек.

— Вот так история, — загрустил кладовщик. — Ну, а вы в город запрос делали?

— Куда же запрос делать, — удивился я. — На деревню дедушке?