Заставить замолчать. Тайна элитной школы, которую скрывали 30 лет

Вот еще несколько наших школьных жаргонных словечек, которые могут пригодиться. Я уже упоминала интрижки – так назывались физические экзерсисы парочек. Как и шашни, это был общий термин, не подразумевавший ничего особенного, кроме удовлетворения самых скромных желаний. Парень, который сходился с девушкой, сношался с ней, или трахал, или (с особым усердием) долбил ее. Дойдя до этого этапа отношений, они могли пользоваться презиками во избежание беременности. Применительно к субъектам мужского пола использовалась активная форма переходного глагола: Генри трахнул Алексу. Применительно к субъектам женского пола использовалась пассивная форма: Алекса была трахнута или отдолбана. Я услышала активную форму глагола «трахаться» применительно к женскому полу один-единственный раз, когда под конец первого года в школе моя подруга Брук выбирала между двумя старшеклассниками, которые хотели встречаться с ней. С обоими переговорил ее старший брат, учившийся в выпускном классе. Один из них, Тревор, был посимпатичнее, но оценивающе спросил старшего брата Брук: «Она действительно трахается?» Когда Брук рассказала об этом, мы не в последнюю очередь поразились непереходной форме глагола «трахать». Типа как «а эта курица действительно несется?».

Брук действительно трахалась, но решила, что как раз с ним не будет.

Если девочка заводила шашни и т. п. с мальчиком, который был не в почете у других мальчиков, она вполне могла запятнать себя этим. В этом случае она становилась ошметками, а ошметки вряд ли могли заинтересовать других мальчиков.

В обратную сторону это не работало. Ни один мальчик не считался ошметками какой-то девочки. Таким образом, социально заразиться от своих партнеров могли только девочки. Они были и жертвами, и преносчицами инфекции.

Мальчики не трахались, не сношались и не долбились с другими мальчиками. А девочки не занимались этим с другими девочками. Так что, например, если двое спортивных ребят сдвигали свои кровати и болтались по комнате в одних трусах в темноте после отбоя, у них наверняка было на уме кое-что другое.

Все младшеклассники были обязаны на протяжении года заниматься тремя видами спорта. («Это чтобы вы выматывались, и им было легче держать вас в узде», – сказала мама.) Осенью я играла в футбол. Сначала я очень огорчалась по поводу того, что меня не взяли в сборную школы, но вскоре обнаружила, что годы тренировок под папиным руководством в нашей любительской команде не прошли даром. Приобретенная за это время техника обеспечила мне место в дублирующем составе сборной, причем там, где мне и хотелось – в защите. Знакомый ветерок над газоном. Знакомые щитки и холодок по коже. Если абстрагироваться от холмистого горизонта и сборной школы на главном поле, можно притвориться, что я в родном Иллинойсе. Живо представляя себе папу у кромки поля, я переставала скучать по дому. Как же он угодил мне с футболом! Я понимала игру, понимала свою команду и знала что делать, когда мяч попадает ко мне.

Зимой выбор был не столь очевиден. Я была сильна в теннисе (и не могла дождаться весны, в том числе и поэтому), но не хотела пробовать себя в сквоше, поскольку ребята утверждали, что это плохо сказывается на теннисной технике. Ни баскетбол, ни волейбол мне не подходили. В те годы бассейна у школы не было. Таким образом, оставался только хоккей.

А хоккей был нашим всем.

Как я уже писала, нам регулярно напоминали, что первые протохоккейные матчи состоялись на пруду в самом центре территории школы в 1856 году. В последующие сто с лишним лет школа Св. Павла исправно поставляла звезд этого вида спорта, и даже в мою бытность свои тропки в НХЛ там находили ученики каждого года обучения. Я бы не осмелилась претендовать на участие во всем этом великолепии, но в то время женский хоккей на льду был по-прежнему в новинку. Он еще не стал олимпийским видом спорта, хотя моя одаренная одноклассница Сара Дивенс все лето тренировалась с коллективом, впоследствии составившим костяк первой олимпийской женской сборной.

Я выросла на коньках. Как и многие дети нашего городка, зимними вечерами после школы я отправлялась на каток. Там было адски холодно и неуютно. Но в четыре тридцать с шипением загорались огни на осветительных мачтах, зимнее небо исчезало, а мы начинали отбрасывать причудливые тени. Раз в час обслуживающий персонал разгонял нас и выводил на площадку заливочную машину. Это тянулось вечность, мы мерзли, а машина не спеша выкладывала лед. Держась за бортики, мы дожидались момента, когда его можно будет обновить.

Лет в десять я попросила у папы хоккейные коньки. К фигурным, с их зазубренными носами и миллионами дырочек для шнурков, я была совершенно равнодушна. Помню, какой гордостью осветилось его лицо в ответ на эту просьбу и с какой гордостью он повел меня в спортивный магазин в ближайшие выходные.