Застенчивость в квадрате

Уэсли уходит, и оказывается, что он прав, с акрилом действительно гораздо легче. Краска остается там, где должна, густая, насыщенная. Начинаю напевать себе под нос, помахивая кистью, но тут Уэсли появляется снова и вытаскивает кисточку у меня из рук. Подняв брови, смотрю на свою пустую ладонь, так и застывшую в воздухе, пока он не вкладывает мне в пальцы другую кисть.

– Попробуй эту, – предлагает он и снова исчезает.

Но ненадолго.

Как ни обернусь, он все там, маячит в дверном проеме. А я поэтому никак не могу сосредоточиться.

– Ну что не так?

Уэсли стоит с таким выражением, будто ему ужасно хочется что-то посоветовать, поэтому он и прижимает костяшки пальцев к губам, другой рукой поддерживая локоть, только бы сдержать это рвущееся наружу желание.

Опускаю кисточку, которая, в отличие от той, первой, совсем не топорщится, и краска теперь ложится ровнее.

– Давай, выкладывай.

– Просто… – начинает он, а потом смущенно запускает руку в волосы.

– Послушай, если у тебя есть какие-то идеи или подсказки, я вся внимание. Не знаю, почему Вайолет попросила меня расписать стену. Я не рисовала со времен старшей школы и уроков по рисованию.

Уэсли сдается, на время забыв про свою замкнутость, и подтаскивает себе стул. Ставит его в полуметре от меня, потом, подумав, передвигает еще на полметра в сторону.

– Это должны быть деревья? – благодушно уточняет он, указав на мои черно-зеленые кляксы, и я не могу удержаться от смеха.

– Раз тебе пришлось спрашивать, наверное, все очень плохо.

– Нет! Не плохо. Вовсе нет. – Врун. – Вот, попробуй этим. – Он вытаскивает из контейнера еще две кисточки с плоской щетиной, одну себе, другую мне, окунает их в воду, а затем очень тщательно вытирает о заляпанную краской тряпку. – Идеально для хвойных деревьев. – Обмакивает кисточку в темно-зеленый цвет с желтоватым отливом и за пару секунд рисует очень реалистичную елочку, просто как нечего делать.

– Не надо набирать так много краски, – тем временем объясняет он. – Если ее будет меньше, ветки получатся мягче. Потом возвращаешься, вот так, добавляешь немного желтого. Для травы эти кисточки тоже подходят. – Он едва касается стены, но в итоге получаются тонкие, точно перышки, росчерки желто-зеленой травки.

Я повторяю за ним.

– О-о-о! Посмотри на мое дерево! У меня получилось дерево!

– Очень хорошо, – хвалит он, хотя его дерево гораздо лучше.

– А ты мог бы мне помочь?

Уэсли уговаривать не нужно. Он спрашивает, что ему нарисовать, и я поручаю ему деревья. Сама стараюсь копировать его движения на своей половине стены, но то и дело останавливаюсь понаблюдать за его работой. У него получаются деревья всех видов, для стволов он использует разные кисточки – чтобы добиться другой текстуры. Он точно знает, где какую использовать, чтобы получить именно тот результат, что он хочет, и какие цвета использовать.

– А у тебя хорошо получается, – замечаю я.

Он что-то уклончиво хмыкает, рука на мгновение замирает. Вернуться к работе ему удается не сразу, а я, так как по-прежнему внимательно слежу за ним, сразу вижу, как постепенно краснеют его щеки и шея.

Поверить не могу. Он – и застенчивый?

– Нет, правда, ты настоящий художник! – заставляю сказать себя я, будто пытаюсь погладить собаку, которая может укусить. – Просто класс.

– Вовсе нет, – неловко ерзает он.

– Тогда, наверное, ты постоянно рисуешь? Чтобы так получалось?

В коттедже висит несколько пейзажей, но я думала, что их купили он или Вайолет.

– Я не… у меня не так хорошо получается. – Уэсли потирает шею у затылка. Кажется, от комплиментов становится только хуже. Это так его очеловечивает – эта огромная чопорная картофелина волнуется и краснеет просто потому, что я смотрю, как он рисует свои пушистые деревья. От этого мне хочется еще как-то похвалить его, что внушает беспокойство.

– Так о чем это я? – Он поводит плечом и старается повернуться так, чтобы мне не было видно его лица. – Свет. И тени. Эм. Ну, смотри, солнце там, так что… – Он искоса смотрит на меня. – Смотри, это же искусство.

– Смотрю.

Я веду себя ужасно, знаю, но в свою защиту могу сказать, что он сам подставился.

Румянец на его щеках разгорается пуще прежнего. Уже яичницу можно жарить.

– Смотри, пожалуйста, на кисть. Ты упускаешь важную технику.

Уэсли добавляет белую пену волнам, затем отражения спускающихся к воде деревьев. Я повторяю его движения, которые уже не такие точные, как раньше: он крутит в руках баночки с красками и опрокидывает нашу чашку с водой. Бормочет, ворчит и, сказать по правде, выглядит совершенно несчастным. Никогда его таким не видела. Это настолько удивительно, что я даже не знаю, что сказать.

– Спасибо за советы и помощь, – нахожусь наконец я, кивая на стену, где лагуна с водопадом постепенно проступает из сотворенного мной безобразия. – Я это ценю. Наверное, тебе в самом деле стало очень жалко меня и мои навыки рисования, раз ты решил помочь кому-то, кого ненавидишь.

Это шутка. В основном шутка.

Уэсли оборачивается, брови смыкаются в ниточку.

– Я тебя не ненавижу, – медленно произносит он, как нечто очевидное.