Застенчивый убийца

«Девочка, пожалуй, просто хотела найти телефон, чтобы позвонить своей маме, – подумал он. – И постучала к какому-то внушающему доверие и любезному педофилу застенчивого типа. А у того просто возникло желание посмотреть, как она спит нагая в его кровати, пока он сам поможет себе. Но внезапно похоть впилась в него своими когтями и не оставила ему выбора».

– Политика не сильная моя сторона, – сказал Ярнебринг, – но я ведь всегда могу…

– Извини, – перебил его Юханссон. – Что ты сказал? Что-то о политике.

– Жасмин и ее родители приехали сюда как политические беженцы из Ирана. Это произошло зимой 1979-го, Жасмин как раз исполнилось три года.

– Я в курсе, – кивнул Юханссон.

Политика не относилась к сильным сторонам Ярнебринга, но он поговорил с родителями Жасмин, послушал их рассказ об этом деле. Сравнил с тем, что значилось во всех бумагах, которые миграционный департамент выписал, когда они приземлились в Швеции и сразу по прибытии в стокгольмский аэропорт Арланда, 20 января 1979 года, попросили политическое убежище. В виде исключения все стороны в данном деле проявили трогательное единодушие. Опасность того, что они подвергнутся «политическому преследованию» в тогдашнем Иране, оценивалась как «крайне высокая». Они сами, а также их семьи являлись частью христианского меньшинства, принадлежали к старой знати и были приверженцами шаха. Папе Юзефу (так произносилось его имя, написанное в иранском паспорте) и его жене Мариам, а также их трехлетней дочери Жасмин быстро предоставили вид на жительство.

Оба родителя имели высшее образование, отец-врач получил свой диплом в Тегеранском университете, и там же училась мать, по окончании став техническим специалистом с медицинским уклоном. Кроме того, они уже имели связи в стране, которую выбрали в качестве новой родины. У Йозефа Эрмегана (написание своего имени он изменил, как только получил постоянный вид на жительство) в Швеции уже обосновались несколько родственников. Помимо других, дядя – успешный врач, профессор в области медицинской химии, трудившийся в Каролинском институте.

– Я обратил внимание, что отец получил право работать здесь врачом всего через год. Ему понадобилось лишь окончить какие-то курсы. Мать Жасмин выучилась на стоматологическую медсестру и овладела этой специальностью тоже приблизительно спустя год с того момента, как они приехали сюда. Вся семья получила шведское гражданство уже в феврале восемьдесят пятого. Всего за полгода до того, как убили их дочь. Только тогда они официально подали заявление о разводе. Фактически же разошлись на год раньше, но об этом особо не распространялись. Не хотели, наверное, проблем в связи с их ходатайством о получении гражданства.

«При чем здесь их развод?» – подумал Юханссон, но ничего не сказал и довольствовался лишь кивком.

– Помнишь заявления, которые мать писала на отца? О том, что он якобы избивал ее? Я рассказывал тебе о них?

– Да, – подтвердил Юханссон.

– Заявления также пошли лавиной после того, как они стали шведскими гражданами.

– Да, но это же было разумно, с точки зрения отца, я имею в виду, – сказал Юханссон. – Зачем лишний шум? Он, наверное, обещал ей и ребенку дополнительно небольшое содержание, если она будет держать язык за зубами.

«Что-то его опять повело не в ту сторону», – подумал Ярнебринг.

– Как все складывалось потом? – спросил Юханссон. – Родители Жасмин живы?

– Данных у меня нет. Хотя оба покинули Швецию. Отец перебрался в США в девяностом. Один, женщину, с которой он жил, когда его дочь убили, он оставил довольно скоро. По-видимому, за океаном ему по-настоящему улыбнулась удача. Вероятно, он столь же богат, как Скрудж Макдак.

Владеет большой фармацевтической фирмой. Американский гражданин уже давным-давно. Изменил свое имя, кстати, прежде чем уехал, стал Джозефом Саймоном. Саймоном – по отцу.

– А с матерью что?

– Она, наверное, чокнулась. Вернулась обратно в Иран в середине девяностых. Кроме того, вроде стала мусульманкой. С чадрой и всем таким.

– Приняла ислам, ты имеешь в виду, – сказал Юханссон.

– Да, – подтвердил Ярнебринг. – Начала бегать в покрывале. Или как это называется.

– Выглядит практично, – заметил Юханссон.

– Пожалуй, – согласился Ярнебринг. – Если ты женщина и надо жить в таком месте, подобное по большому счету необходимо.

«Один выжил, – подумал Юханссон. – Он взял себя в руки, избавился от всего худшего в себе и выжил с помощью своей ненависти. Одна, вероятно, погибла или, по крайней мере, сдалась той жизни, которую раньше вела», – подумал он.

– Я немного устал, – сказал он. – Ты не обидишься, если я возьму тайм-аут?

– Ни в коей мере, – заверил его Ярнебринг.

– И мы ведь увидимся завтра?

– Само собой. Можешь не сомневаться, в то же время и на том же месте.

Потом случилось нечто очень странное. Когда Ярнебринг наклонился над его кроватью, чтобы в мужской манере дружески похлопать по плечу, Юханссон выпрямил свою правую руку. Поднял ее над одеялом, где она лежала все время, и протянул вперед.

Ярнебринг сжал ее. Крепко, но одновременно осторожно, словно речь шла о маленьком ребенке.