Застенок

– А на кой ляд мне их доказательства? Это ж не геометрия, где каждую чахоточную теорему доказывать надо. Это ж Господь Бог! Тут если хочешь знать, лучшее доказательство – отсутствие всяких ублюдочных доказательств. Зачем же мне веровать во всякую математику? Меня еще в школе от нее блевать тянуло. Как на училку посмотрю – так и тянет. У меня даже справка была – что желудком слаб. Меня даже к доске почти никогда не вызывали, чтоб конфуз не вышел. Так что ты мне свою геометрию с алгеброй на уши не вешай. Господь Бог, он такой – он сам себя доказывает, когда ему нужно. А когда это нужно наступает – про то никто не ведает.

Мент разгорячился, разрумянился, говорил увлеченно и с большим чувством.

– Так ты что, и в церковь ходишь? – спросил Роман, с интересом изучая мента.

– Зачем? – удивился Ковров.

– Ну… ты же говоришь – Бог есть. Значит, и церкви зачем-то нужны?

– Говорю, – кивнул мент. – Ну, существует Он – и пусть себе существует. Меня-то это каким боком касается? Тут вот как выходит: Бог отдельно, мент – отдельно. Разные, понимаешь, ведомства. Все по-честному. А ты как думал?

– А я думал – чего ты так раскраснелся, грудью на защиту веры попер?

– Да западло в доказанное верить. А ты вот попытайся доказать, что Его не существует. Тогда сразу поймешь, есть Он или нет. Доказанному и не нужно вовсе, чтобы в него верили – в него и так все постоянно мордой тычутся, спотыкаются об эту геометрию дешевую. А вот ты поди поверь в недоказанное – от этого знаешь, как мнение о самом себе улучшается! Прям таки просветление, как у этих, монахов монгольских. А доказать можно все, что хошь. Вот докажут тебе, допустим, что Петр Первый был на самом деле переодетой бабой, или там, что Москву основал не Юрий Долгорукий, а татаро-монгольский хан. И так основательно докажут, с красивыми уравнениями и графиками. Что, не закружат у тебя мозги, не полезут глаза на скальп от сенсации охренительной? Поверишь, как младенец. Вот это, родственник, и называется – минирование сознания.

– В смысле – детерминирование?

– Один хрен. Со всех сторон получается зомбирование. Слушай, а чего мы с тобой про это заговорили? Я ж тебе про другое хотел рассказать.

– Программа такая, – пояснил Роман. – Которая манипулирует просветлениями в сортирах.

– А, точно. Так я тебе про книжку хотел рассказать. Про «Теорию множественности пустот». Вот ты думаешь, пустота одна, а выходит, их на самом деле целый вагон. Две главных, а между ними – до кучи разновидностей.

– А кто автор книги?

– Да какой-то Пачаев. Я на нее случайно наткнулся. На скамейке лежала, а у меня дежурство ночное. Дай, думаю, возьму почитаю…

«Пачаев – какое странное слово», – подумал Роман. Он почти не прислушивался к объяснениям мента, погрузившись в созерцание словоформы. Магия звукового сочетания потянула к себе. От слова исходили смысловые волны почина, пачки пельменей и початка кукурузы, из-за которого высовывался совсем уж неуместный поцелуй. По привычке завзятого составителя кроссвордов Роман нарисовал это слово перед мысленным взором, распятое в клеточках. И клеточки вдруг начали скакать. Самовольно поменялись местами два первых слога. Из Пачаева неожиданно явился Чапаев. Здравствуйте, я ваш блудный сын, учитель и освободитель. «Ничего себе!» – поразился Роман. Мент продолжал пересказывать содержание книги, не ведая о случившемся у него под боком открытии. Поколебавшись, Роман решил не сообщать Коврову об этом. Хватит с того и шоковой терапии «Дирижабля»…

– …два главных вида. Первая – пустота божественной… э-э… гармонии, то ли из нее, то ли с ее помощью Бог конкретно сотворил мир. Другая пустота – вторичная. Вроде вторсырья. Опустившаяся сама в себе – ну вот как нормальный человек опускается до бомжа. Ну то есть это вообще никакая пустота, ну вдребезги никакая. И эта вторая, представляешь, все время пытается вытеснить первую. Место под солнцем отвоевывает по причине своей нездоровой воли к власти. Внедряешься?

– Пытаюсь, – честно ответил Роман.

– Вот и я тоже – ни фига не понял. Но чую спинным мозгом – есть в этом что-то. Поставил перед собой стакан пустой, вот так, – мент расчистил середину стола и припечатал к ней стакан, из которого раньше выхлебал апельсиновый сок, – и стал думать, какая в нем пустота – первая или вторая. Чуть мозги не свернул – так меня эта пустота засосала, сил нет.

– Да, она это умеет, – Роман с грустью вспомнил Васины наставления.

– Но не сдаюсь, читаю дальше, – продолжал мент. – Только дальше там такая крутизна пошла, у меня аж в заднице засвербело. В этом я, сам понимаешь, не стрелок. Там примерно так было: та самая божественная гармония – это есть абсолютная свобода, в которой можно все, даже воскрешение трупов. Ха! Хотел бы я там побывать, в этой гармонии. Райская жизнь, блин, понимаешь. Ну кто в это поверит?!

– Так ты вроде сказал, что в Бога веруешь?

– Чисто теоретически – верую, гадом буду, если вру. А практически – ну ты докажи мне, что труп, который мертвее мертвого, можно поднять на ноги.