Застолье Петра Вайля

Он очень хорошо работал с грибами, отдельно – с рыбой, причем это была рыба по-русски, то есть соленая рыба. Англичане, например, терпеть не могут такую рыбу, они называют ее знаете как по-английски? “Фиши”, то есть тавтология – “рыбная рыба” получается. Очень русский вкус, эти все рыбы. Вот это он замечательно готовил.

И вторая его слабость, она же сила – это, конечно, средиземноморская кухня. Тут уж мы могли спеться, поскольку где средиземноморская кухня, там и белые вина, и легкие вина, пряные, и красные.

И конечно, оба мы понимали, поскольку мы оба не курили… Вы знаете, табачный дым никогда не портил нашу трапезу. И к тому же, искренне скажу, у нас большой гастрономический и винный опыт – мы понимали, что где вино, там нет уксуса, где вино, там нет орехов. У нас были одни правила. Дорожная карта винно-гастрономическая – мы ее оба знали и соблюдали.

И. Т. Но я все-таки поймал, кажется, ваш взгляд, брошенный на краешек письменного стола, и хочу воспользоваться этим. Как писатели вы были одной натуры, были из одних ясель? Как вы чувствовали? Не как кошка ли с собакой?

И. П. Нет, мы все-таки люди не одного теста или, если угодно, текста. Я писал и продолжаю писать стихи, а Петр был литератор в лучшем смысле этого слова, он писал о литературе, о культуре, он был публицистом, эссеистом, поэтому не было точек соприкосновения. За столом были, а в литературе не было. Нет, у нас были дружеские отношения, мы играли на разных полях, работали с разными материями.

Но было такое, по-моему, метафизическое легкое противостояние. Мне всегда казалось, что он торопится. Вы знаете, у каждого человека есть какой-то внутренний хронометр, ощущение срока жизни. И мне казалось, что Петр немного торопится, он немного форсирует, что он слишком идет навстречу литературному успеху.

Я ошибался, у него был свой метафизический хронометр, и он получил успех, он получил признание при жизни, чему я очень рад. Но это не мешает мне прислушиваться к своему собственному хронометру и жить в соответствии со своими секундными, минутными, годовыми стрелками.

Элла Вайль. Петр Вайль в халате и тапочках

Беседу ведет Антон Ширяев

Антон Ширяев. Как творческая и книжная жизнь Петра совмещалась с профессией журналиста? Как он себя ощущал на радио?

Элла Вайль. Когда Петя в Нью-Йорке поступил на Радио Свобода и приходил домой, а я старалась слушать, иметь свое мнение, он мне сразу сказал: “Если я после работы буду приходить и опять обсуждать работу, то лучше не надо”. И с самого начала, а это уже тридцать лет назад, было поставлено так: что он хотел рассказывать о “Свободе”, о людях, об отношениях, о начальстве, он рассказывал. Человеческую часть. А сами темы, сами вопросы, которые стояли, – нет. И только когда Петр ушел из жизни, я в Интернете в отделе “радио” нашла кучу заметок, всяких журналистских зарисовок, которые потом расширялись и превратились в тексты, в эссе, в книги. То есть Радио Свобода было полигоном для всяких тем.

Когда мы переехали в Прагу и он стал редактором Русской службы, он приходил и говорил: “Боже мой, меня окружает тупое зверье!” Это его любимая фраза, которую знали все сотрудники. И: “Как я устал!” Главная его радость отключения – завести какую-нибудь оперу Верди или Доницетти и встать готовить. Это был отдых.

Тем не менее он был очень добросовестен, не любил опаздывать, не любил, когда его кто-то ждал. Он и меня приучил не опаздывать.

Это было очень ответственное отношение к радио. Конечно, больше он хотел и чувствовал себя писателем, чем журналистом. Но ошибки, глупости, с которыми как редактор он сталкивался, – он это все пресекал.

Петя вставал рано, в шесть часов, и писал, потому что к десяти надо было идти на работу. Принтера у нас не было, и к одиннадцати, когда заканчивалась летучка, я подходила к дверям радио, он мне выносил отпечатанные листы своего текста, не для радио, и я должна была это до вечера или на следующий день прочесть.

Он приходил домой, это были споры, ссоры, это был мой звездный час, когда я как редактор черкала: “Если я тебя не понимаю, с которой ты путешествовал, ездил, почему тебя должен кто-то другой понять?” Он отвечал: “Если меня будут понимать моя жена, Акунин, Гандлевский и Лосев – я буду доволен”. Это, наверное, неправда, потому что любой пишущий человек должен иметь отдачу.

Все наши дружбы пражские были с людьми с Радио Свобода. Мы дружили с Андреем Шарым, с сестрами Арзумановыми.

И “Свобода” давала возможность ездить по миру, писать книги и прочее.

Относился он с юмором. Понятно, когда муж приходит с работы, он рассказывает и какие-то сплетни – это нормальная жизнь. Грубо говоря, я была, скорее, писательская жена, чем радийная, если можно так выразиться.

А. Ш. Помимо суеты дневных новостей у Петра были определенные обязанности руководителя. Он был еще редактор, он должен был работать с людьми. Как у него с этим складывалось?