Застолье теней

– В уходе из театрального зала нет того волшебства, – заходит он на новый словесный вираж, по поводу которого у Блинды нет уверенности, что он будет удачнее предыдущего, – театральные залы не соединяются напрямую с улицей, их покидают еще медленнее. Глядят на опущенный занавес, будто оттуда может появиться неподготовленный Мессия, вышедший выяснить, с какими надеждами связывают его следующее появление. Пардон, пришествие, – поправился господин Гликсман, покривившись.

– Кстати, – добавил он, – со своей женой меня впервые столкнуло кино. Да. В фойе кинотеатра она искала, кто бы одолжил ей двухгрошовую монетку, чтобы позвонить домой по телефону-автомату.

Блинда не смотрит в сторону господина Гликсмана, когда он купает свои розовые воспоминания о жене в детской ванночке с белопенными декоративными сердечками, качающимися на воде по периметру ванной. Эти сердечки он производит следующим образом, представляет себе она: сначала выпускает вдоль борта на поверхность теплой воды (температура которой испытана им погружением локтя) несколько пенных легких шаров. Затем пальцем проходит сквозь них. И там, где палец врезается в пенный шар, образуется верхняя впадина сердечка, а там, где палец расстается с пенным айсбергом, вытягивается на воде нижнее острие искусственного белого сердца.

– Объясните мне, – спросил он после паузы с возобновленной горячностью, – зачем нужно было Распорядителю Столов удалять мальчика? Что с ним сейчас?

Неудачное соперничество с Распорядителем Столов толкает господина Гликсмана к попыткам своеобразного, глупого по своей сути, реванша – не будучи в силах противостоять Распорядителю Столов, он набрасывается на его мнимое отражение в женских душах. Он утверждает, что в самой умной и сложной женщине притаилась ее внутренняя дурочка, которая с восторгом глотает рассказы о Дон Жуане, в котором, безусловно, имеется нечто от Распорядителя Столов, целомудренная женская любовь к которому так эротична.

– Природа увлечения Дон Жуаном кроется в широте женской души, способной вместить в себя многое и многих, не исключая и Распорядителя Столов, – возражает ему Блинда, не скрывая дразнящей насмешки.

Господин Гликсман передергивает плечами.

– Другой излюбленный сюжет внутренней дурочки, – заходит он с другой стороны, не желая сдаваться, – это повесть о несчастном влюбленном, всюду плетущемся за своей порочной возлюбленной...

Он прерывается потому, что Блинда не слушает его. Она смотрит на спускающегося с лестницы Распорядителя Столов.

– Не кажется ли вам, – обращается к нему Блинда, – что нашему господину Гликсману очень подошла бы здоровая спортивная женщина в раннем репродукционном периоде. Я просто вижу ее. Вот она передо мной на беговом тренажере. У нее сильные ноги и волосы собраны в милый хвостик и открывают чистую линию шеи. Ее маленькая грудь делает два колебания на один спортивный шаг. Она небольшого роста и весит немного, но стоит ей перейти на плавный бег, и в такт ему начинает стучать эта лента, которая движется под ней и подвывает, как две противные флейты... передача? трансмиссия? как это называется? Стоило бы только господину Гликсману приобнять ее за талию, как у нее тут же произошла бы задержка месячных. Она родила бы ему ребенка, словно выстрелила бы. Только успей разорвать пуповину, потому что здоровое дитя сразу вскочит на ноги и рванется вперед, чтобы дать пинка соседской собаке. Кстати, почему у нас нет здесь беговых тренажеров и собак?

– Зачем господину Гликсману ЗДЕСЬ женщина в репродукционном периоде и зачем вам ЗДЕСЬ беговые дорожки? – спрашивает Распорядитель Столов, не удостаивая упоминанием собак. «Не хватало мне устроить здесь еще и собачье застолье», – подумал он.

– Еще бы, – бурчит Бруталюк, – какие женщины? Здесь даже нет спален.

– Мертвым для сна не требуются их телесные оболочки, – тихо объясняет дама без бровей и с быстрым ртом девочке в ответ на ее недоуменный взгляд.

– Бедняжка, – шепчет она на ухо Блинде, – ни у нее, ни у матери ее никогда не было телесных оболочек, они принадлежали игравшим их актрисам.

«Кинематограф – выдумка Распорядителя Столов, – озаряет Блинду внезапная догадка, – милосердная психологическая подготовка к Застолью. Ведь человеческие души так сродни кинематографическим образам – бестелесны и вечны».