Застольные беседы

широко пользуются словосложением как выразительным средством, например Еврипид:[1064]

В эфире светлом реет крылатый горгоубийца;
или Пиндар о побеждающем коне,
Который, мчась при Алфее,
Не-касаем-бичом,
Причастил к победе своего господина;[1065]

или Гомер о колесничном состязании:

Пышная словом, златом нарядная вкруг колесница
За быстроногими конями катится,[1066]

 —

так в пляске образ знаменует и форму и идею; равной движение выражает некое душевное переживание, деятельность или устремленность; и наконец, показание наглядно воспроизводит сами вещи, землю, небо и людей; и то, что все это связано с определенной ритмической упорядоченностью, сближает пляску с поэзией, которая придает собственным именам украшающие их эпитеты, например в гимне, который Музы у Гесиода

Чтимой Фемиде поют, Афродите нежноресничной,
Гере в-венце-золотом и прекрасноликой Дионе;[1067]

или

Трех сыновей породил уставоблюстителей Эллин:
Дора и Ксуфа царей и царя конелюбца Эола.[1068]

Если же этих эпитетов нет, то речь остается скудной и непоэтической, например:

Один родил Геракла, Ификла другой;[1069]

или

Царь был отец у нее, и супруг, и сын, и потомки
Имя же родина ей Олимпиады дала.[1070]

Этот же недостаток встречается и в пляске, если ее показания лишены необходимой убедительности, изящества и простоты. И вообще, — сказал Аммоний, — известное изречение Симонида[1071] о поэзии и живописи можно обратить на пляску, назвав ее молчащей поэзией. Я не сказал бы[1072], что у живописи и поэзии есть что-либо общее, тогда как много общего есть у пляски с поэзией, и особенно в жанре гипорхемы[1073], где они совершают единое дело, воспроизводя действительность в зрительных образах и в слове. Хорошо показывает, как они нуждаются одна в другой, поэт, особенно прославившийся своими гппорхемами[1074] и достигший в них высокой убедительности:

Засвистав
Пеласгийского коня, амиклейского пса,
Соревнующей стопой
Мчись в угон за витым напевом,
Как на Дотии, открытом всем ветрам,
Тщетной смертью
Ты летишь за рогатой ланью,
А она лишь поворачивает шею.
(Перевод М. Л. Гаспарова)

и так далее: все это как бы громко призывает[1075] к плясовому показанию или, лучше сказать, какими-то нитями влечет к определенным движениям руки, ноги и все тело, которое не может оставаться в покое при звуках этой песни. Сам поэт не находит зазорным похвалиться тем, что он не менее искусен в пляске, чем в поэзии:

Я умею смесить[1076]

ноги в легком плясе!Критский в нем лад и молосский над ним гуд…
(Перевод М. Л. Гаспарова)

Но в наше время ничто так не пострадало от упадка в покровительстве Муз, как пляска. Этого именно и опасался когда-то Ивик, сказав:

Против бога изволенья не ищу хвалы я смертной.[1077]
(Перевод Μ. Л. Гаспарова)

Ведь ныне и пляска, в содружестве с какой-то простонародной поэзией и отойдя от былой небесной[1078], овладела упадочными и безвкусными театрами и в своем тираннстве подчинила себе едва ли не все, чем ведают Музы, но погубила свою истинную почесть у всех разумных и благочестивых людей».

Вот, Сосий Сенекион, чем закончилось собеседование у высокочтимого Аммония в дни, посвященные Музам.[1079]