Заступник земли Русской. Сергий Радонежский и Куликовская битва в русской классике

Ольгерд принял его сначала суховато. Но затем, по-видимому, остался доволен его объяснением победы князя случайностью: в глубине души Ольгерду было неприятно, что литвин побежден русским. Объяснение Свидрибойлы, так сказать, спасало честь литовцев.

Он сказал, что теперь, когда князь подарил ему жизнь, всякие счеты между ними должны быть забыты, что теперь он, Свидрибойло, его преданнейший друг, что он готов пожертвовать за него, в случае надобности, своею жизнью, которую он будет вечно считать принадлежащею князю.

Он повторял это ежедневно, и Михаил Александрович поверил его преданности.

Конечно, он не мог видеть, каким злым огнем вспыхивают иногда глаза литвина, когда он смотрит вслед князю, какая злобно-насмешливая улыбка кривит порою его губы.

В княжеском совете новый «преданнейший друг» тверского князя горячо ратовал за необходимость поддержки Михаилу Александровичу.

Тверской князь, разумеется, знал об этом и был искренне благодарен «другу».

Но он не мог знать, что когда Свидрибойло остается наедине с Ольгердом, он поет иную песню. Он, правда, не отказывается от того, что Твери надо помочь, иначе сильно возвысится Москва, но добавляет, что подать помощь надобно не теперь.

— Зачем торопиться? — говорил он. — Пусть они подерутся, а мы потом успеем пристать к Твери. Зачем нам первым лить за чужих литовскую кровь? Пусть, наконец, тверскому князю вперед поможет Орда. Нам будет выгоднее прийти тогда, когда Москва будет обессилена.

Слушал старый князь литовский эти речи и не мог не согласиться, что Свидрибойло судит здраво.

Вследствие этого хотя Ольгерд твердо обещал помощь Михаилу Александровичу, но когда тот требовал немедленного выступления, ему отказывали.

Причины приводили разные. То, что часть войска надобно теперь выслать к немецкому рубежу, то, что поход глубокою осенью неудобен: надо подождать зимы, когда реки замерзнут и дороги станут хороши.

Как ни бился тверской князь — кроме обещания, он ничего не получал.

Видя Михаила Александровича грустным, Свидрибойло выказывал ему притворное сочувствие.

— Будь моя воля, я бы сейчас пошел с войском, — говорил он, — но великий князь не хочет. Я его и то уговаривал… Он все говорит, что еще время терпит.

Время-то, может быть, действительно терпело, да князю-то не терпелось.

Напрасно он прибегал к сестре с просьбой похлопотать за него перед мужем; хлопоты ее не увенчались успехом: влияние советов коварного княжеского друга было сильнее.

Однажды, как бы желая утешить печального Михаила Александровича, Свидрибойло подал ему совет:

— А знаешь, княже, что было бы лучше всего? Поезжай к себе и начни войну с Москвой. Как только об этом узнает Ольгерд, он сейчас двинет рать тебе в помощь.

— Так ли?

— Голова моя в том порукой.

Князь тверской ухватился за эту мысль.

Совет казался ему хорошим; тем более что он засиделся в Вильне, да и хотелось поскорей вернуться на Москву.

Заручившись снова твердым обещанием Ольгерда оказать ему помощь, он уехал в Тверь, полный надежды, что теперь справится с Дмитрием Иоанновичем.

Ко времени его прибытия в свою область Вельяминов и Некомат еще не вернулись из Орды.

Приходилось ждать их и медлить с открытием военных действий.

Литва Литвой, но и Орда нужна.

Кроме того, посланцы должны были привезти от хана новый ярлык на великое княжение. Тогда повод к войне был бы самый законный.

XI. В Орде

Долог путь до столицы Орды — Сарая. Сперва — дремучие леса, потом степи бесконечные, унылые, прерываемые порою еще более унылыми солончаковыми пустынями.

Утомились в дороге Некомат и Вельяминов со своими спутниками.

Поэтому, когда однажды около полудня вдали показались многочисленные сараевские юрты, они были рады, что кончен трудный путь. Быть может, их в Орде ждала горькая участь, но все же они радовались, что вырвались из угрюмых лесов, из унылых степей и пустынь.

Путники сразу сделались пленниками.

Какой-то татарин, получше других одетый, вероятно набольший, повел расспрос.

Ему отвечал толмач, что они послы к хану от князя тверского, везут дары ему и должны вести переговоры.

Набольший при имени хана приложил руку ко лбу и сердцу и стал заметно почтительнее с путниками, так как особа посла была неприкосновенна даже в глазах диких татар.

Он передал своим подчиненным, кто едет, и лица их заметно вытянулись: степные хищники давно уже бросали алчные взгляды на поклажу путешественников, а теперь славная добыча ускользала из их рук.

Их прямо провели к большой юрте из узорных ковров и оставили перед нею.

Конвойный перемигнулся с начальником стражи, стоявшей у входа, и тот, окинув прибывших беглым взглядом, вошел в юрту и вскоре вернулся со стариком, одетым в богатый, тканный золотом халат.

Старик через толмача приказал прибывшим выдать все имевшееся у них оружие и, когда они, хотя и не без колебания, на это согласились, сделал знак следовать за ним.

Пошли толмач, Некомат, Вельяминов и трое слуг, несших дары.

Юрта разделялась на несколько отделений. В первом из них послам пришлось долго ждать, пока куда-то скрывшийся старый мурза снова не вернулся.