Застывшее эхо

Впрочем, никто юного гражданина отнимать даже и у отсталых мамаш не собирался: матерям будет дозволено навещать детей «в свободное от работы время… столько раз, сколько это предусмотрено установленным режимом». А за хозяйством будет тоже присматривать «специальный совет», который заодно будет заботиться о пенсионерах и инвалидах труда.

Вся эта планировка вполне укладывалась в русло теоретизирований Маркса – Энгельса, писавших о бесплатном общественном воспитании всех детей, о производительном труде с девяти лет, однако и до классиков научного социализма государство обрушивалось на семью всякий раз, когда стремилось подчинить общество решению какой-то единой задачи, стремилось с чем-то этаким покончить и что-то такое начать.

В разгар якобинского террора Робеспьер самолично представил Конвенту разработанный Мишелем Лепелетье «План национального воспитания», открывавший миру, что «свирепые враги королей являются самыми нежными друзьями человечества». Нежные друзья человечества намеревались ни больше ни меньше как создать новый народ, для чего все дети с пяти лет (хотя бы не с роддома) должны были передаваться в общественные заведения по четыреста – шестьсот воспитанников, которых ожидало там полное равенство в строгой дисциплине, производительном труде, почтительном уходе за престарелыми, одинаковая еда, одежда и постель – все дешевое, но «удобное и полезное для здоровья» (вино и мясо исключалось; за воспитателями и завхозами надзирал родительский комитет).

При этом в одном из пятидесяти (какова точность!) воспитанников к одиннадцати-двенадцати годам должен был обнаружиться какой-то талант: ему и будет предоставлена возможность учиться дальше – начальству ли не знать, кто талантлив, а кто нет! Благодарение богу, в этой спартанской обстановке, в изоляции от родителей высшие потребности вряд ли прорезались бы у слишком многих…

Кстати сказать, сами легендарные спартанцы, отнимая детей у родителей, и не претендовали на подобные изысканности: чтению и письму их обучали лишь «по необходимости», а «остальное же их воспитание преследовало лишь одну цель: беспрекословное послушание, выносливость и науку побеждать». Спарта и не породила ни поэтов, ни ученых, с давних пор указывали либералы. Не беда, мужество и самоотверженность важнее наук и искусств, отвечали им государственники во главе с Жан-Жаком Руссо, с которым и сейчас, по-видимому, согласятся многие генералы и даже майоры, полагающие, что солдаты более важны, чем ученые и музыканты.

И спору этому не видно конца…

Но за каким же из этих культов – за культом государства или за культом семьи – все-таки истина? И есть ли она вообще? И что мы, собственно говоря, имеем в виду, когда говорим, что ищем или даже нашли истину? Ведь в наивном быту, где мы обретаем первичные представления о том, что правильно и что неправильно, всегда можно установить, кто самый сильный и кто самый быстрый, какая дорога до магазина самая короткая и где провел время данный конкретный Петька – в школе или в кинотеатре, – и так далее, и так далее. А если после этого ты имел счастье или несчастье специализироваться в точных науках, где все базируется на наблюдениях и логических выкладках, против которых не может восстать ни один жулик или упрямец, то понемногу ты просто перестаешь понимать, почему такой же неотразимостью не обладают социальные истины?

Прежде чем ответить на вопрос, что важнее – государство или семья, попытаемся решить более простенькую проблему: что есть истина? Нескончаемая пря между семьей и государством очень важный и все-таки частный случай недоказуемости социальных суждений.

Однако почему их нельзя хотя бы обсуждать спокойно? Почему в вековых дискуссиях на самые что ни на есть вечные темы идеалисты и материалисты, индивидуалисты и коллективисты, модернизаторы и консерваторы, апологеты частной жизни и государственники не просто раздражаются, но порой доходят прямо-таки до ненависти друг к другу, до обвинений в глупости и нечестности, хотя времени убедить или опровергнуть друг друга фактами и логикой у них, казалось бы, было предостаточно…

И все-таки фактов и логики им никак недостает.

Почему? Ведь вроде бы все эти социально-политические проблемы уж, по крайней мере, не сложнее проблем квантовой механики или популяционной генетики – и все-таки люди примерно одного интеллектуального уровня, примерно одной культуры и даже преследующие родственные цели веками не могут прийти к согласию в самых основополагающих вопросах, что в естественных и точных науках бывает лишь в относительно краткие периоды революционного обновления парадигм…

Так, может быть, дело не в сверхсложности социальных проблем, а в неустранимых изъянах (они же достоинства) нашего мышления?