Засуха

Видно, Сонька ждала гостей – на столе стояло несколько тарелок и стаканов, и Лёнька догадался, почему они здесь оказались. По деревне давно шёл разговор, что Егоров похаживает к Соньке, и хоть та была старше его, видать, любовь у них была не на шутку.

Хозяйка вынырнула из чулана, и Лёньке она показалась сказочно красивой. Короткие волосы, навощённые какой-то особой помадой, чёрт там разберёт у этих баб, отливали чернотой, чуть припухшие крашеные губы словно призывали, чтоб их поцеловали, и Серёга так и сделал, нежно обхватил Соньку, обнял с силой, громко чмокнул в сочные губы.

– Ой, кости раздавишь! – весело пискнула Сонька, а Серёга блаженно заулыбался.

Сонька одёрнула свою нарядную кофту, сказала кокетливо Серёге:

– Чужую женщину целуешь в открытую, не стыдно?

– Ничего, – усмехнулся Егоров, – Лёнька – человек свой в доску. От него нечего скрывать, что у нас любовь с тобой.

Нет, не заметил Лёнька смущения на лице у Соньки. Та деловито, на правах хозяйки, пригласила их к столу, из чулана принесла бутылку самогона.

– Уж ты сам угощай и меня, и друга. Будь в этом доме хозяин, – обратилась она к Серёге.

Егоров и в самом деле чувствовал себя хозяином, неторопливо разлил мутную жидкость по стаканам, с насмешливой улыбкой сказал:

– Ну, как говорили древние гусары – за баб-с. Это значит за тебя, Соня.

Кое-как собравшись с духом, выпил Ленка противный самогон. А Егоров осушил стакан быстро, как пьют холодную студёную воду в жару. И Сонька выпила, не морщясь, только после помахала ладошкой перед ртом, будто ей не хватало воздуха.

Застолье получилось хоть куда, и Лёнька искренне теперь завидовал Егорову – вон какая красивая деваха тает и млеет перед ним, как степная мальва! Не позавидовал бы, да зависть сама душу гложет. У самого-то Лёньки и не было ничего подобного. Правда, пай-мальчиком он себя не считал, было время – похаживал к Настёне Панфёрычевой, она и обучила его премудрости любви, только где теперь та Настёна? Изменила она ему, а кончила плохо.

Сейчас нравится Лёньке Татьяна из Веселовки. Огневая девка, с круглыми, как у птицы глазами. Но кажется, не по сердцу ей Лёнька, иначе бы сказала, она лгать не умеет, не сфальшивит. Ещё весной провожал Лёнька домой Таню, спросил у неё:

– Скажи, Таня, тебе из ребят кто нравится?

А она в ответ – ни слова, ни полслова и даже намёка никакого. Сонными глазами на него посмотрела – и всё. Шёл тогда из Веселовки Лёнька и обет себе дал – больше сюда ни ногой.

И только сейчас где-то в воспалённом мозгу, в каких-то его клеточках шевельнулась мысль, – а не дурак ли ты, Лёнька? Какая же девушка про любовь в первый вечер скажет? Ведь не оттолкнула она тебя, разрешила домой проводить – значит, не отторгла навек. А он сразу всего захотел! Вот если будет сегодня Таня – обязательно подойдёт к ней Лёнька.

Они допили самогон. Серёга подмигнул Лёньке, тихо прошептал, когда Сонька скрылась в чулане…

– Ты меня на улице подожди! Я быстро…

Лёнька всё понял и потихоньку выпорхнул из-за стола. На улице, где уж давно скопилась ночная темнота и противно выли собаки, он закурил и опять почувствовал, что снова вскипела в нём сила, жажда деятельности. Будто с бодрящим ночным воздухом вошла сумятица в голову.

В Загродском саду играли гармони, и в деревню доносились высокие девичьи голоса. Рассмеялся Лёнька – ишь, веселятся, беспечные! Ничего, заготовил им Серёга сюрприз, даже у Лёньки деревенеют руки и ноги от предстоящего страха.

Появился Егоров, и даже в темноте можно было догадаться – наверняка, блуждала сейчас на лице Серёги счастливая улыбка. И снова укол зависти к Егорову возник в Лёньке: вот тебе и «наш брат-кулешник». Видел он в темноте, как закинула Сонька руки за шею Сергея, потянулась на цыпочках, прильнула к нему. «Наверное, как печь горячая», – подумал про себя Лёнька. В какой-то книжке читал Лёнька, что в человека надо верить, в его достоинство, произрастающее из его сущности и крепнущее в его свободе… Вот и Сонька, видать, здорово верит в Сергея, во всю его сущность.

Он слышал, как Сонька спросила тихо:

– Придёшь сегодня?

– Ага, – глухо ответил Серёга. И торопливо сбежал с крыльца, тихонько позвал: – Ты где, Лёнька?

Лёнька выступил из тени тополя, свистнул, и они пошли торопливо к Загродскому саду. В руках нёс Серёга свёрток, и Глухов догадался: наверное, тот самый белый халат, о котором толковали днём.

Они по росным кустам добрались почти до поляны, и вдруг Серёга обернулся к нему, горячо зашептал:

– Слушай, Лёнька, а может быть, тебя вырядим, а? Пойми правильно: я с оружием, значит, прикрою, если хоть кто возникнет. Пальнём в небеса – все штанишки обмарают.

Резонными показались слова друга, и Лёнька не чувствовал гнетущего страха, внутреннего озноба – надо, так надо, какой разговор, для любимого дружка и серёжку из ушка. И Лёнька начал облачаться в белый шуршащий халат, а Серёга прошептал:

– Надо и лицо, и брюки белым замотать – пусть думают, что ты – приведение, лунатик, с неба свалившийся. Я специально у Соньки марлю прихватил. Кстати, понравилась тебе Сонька?

– Понравилась! Жениться будешь?