Засуха

С одной стороны, хорошо, что Свиридова остановила – не сделай это, он будет весь вечер говорить, будто слова перетирает в себе, в пыль перемалывает. Токует, как тетерев, только себя и слышит. Уж сколько раз его слушает Ольга, а каждый раз об одном и том же, – про золу, навоз, птичий помёт, других слов нет… И всё с высказываниями вождей, с цитатами, как пулемёт строчит. А то, что лошади в конюшне от бескормицы ясли погрызли, хоть на лугах сено стоит, но привезти некому – горя мало.

Но, с другой стороны, насторожилась Ольга при упоминании её фамилии, даже рот раскрыла в изумлении. Почему, зачем? Какая неприятность её поджидает? Может быть, уже хватит всего?..

Свиридов замолк, вытянул длинные костистые руки, опёрся о стол и готовился продолжить речь, недоумённо покачивая головой: подумаешь, событие, бабёнка появилась… Да не пришла бы – и всё равно собрание прошло на должном уровне, как учит товарищ Сталин…

Но Сидорова поднялась из-за стола рядом со Свиридовым, попросила его сесть. Андрей Михайлович фыркнул недовольно, бородёнка его, кажется, сморщилась, свой блеск утратила, глазки сузились, но сел послушно, привалился на стол. Весь вид его источал страшную обиду, мученическую скорбь и раздражение.

– Мы тут советовались, – начала говорить Сидорова, – и пришли к выводу: лучше всего вам председателем колхоза избрать женщину. Ведь колхоз-то ваш бабий, вдовский, можно сказать. Вот предлагают кандидатуру товарища Силиной…

Андрей Михайлович вскочил из-за стола, посмотрел как в темноту, спросил:

– И интересно знать, с кем это вы советовались?

– Ну, с кем – вот с ними… Так я, женщины, говорю?

– Правильно! – раздались голоса.

– Выходит, теперь только с бабами можно совет держать, – Свиридов взглянул жёстко на секретаря райкома, – старых большевиков-ленинцев, как рогачи, под печку засовывать. Чтоб не высовывались.

Он ждал, что Сидорова сейчас переключится на него, запальчиво бросится в полемику. Вот тогда он политически развенчает эту бабёнку, которая, как говорится, не поймала, а ощипала, на день приехала в колхоз и уже успела всё прознать, с женщинами договориться… Но Сидорова словно не замечала его больше, обратилась к женщинам:

– Так, что будем решать, товарищи?

– Ольку будем избирать, – крикнула Нюрка и сзади сдавила сильными горячими руками Ольгины плечи.

Ольга точно в яму свалилась – на минуту свет исчез перед глазами, гулко стукнуло сердце, потом ещё и ещё, будто испуганная птица, затрепыхалось в груди, в нос ударил запах керосиновой копоти от ламп… Зачем ей это, какой из неё председатель? Она и в деревне по великой беде оказалась, прибило её, как замшелое полено, полой водой войны и неожиданным вдовством… Даст бог, кончится война, Витька подрастёт, и уедет Ольга к матери, поступит учиться, может быть, на юридический или на экономический, она ещё молодая, всё у неё впереди.

Между тем бабы будто с ума сошли, затараторили, заверещали, как сорока на рябиновом кусту:

– Давай Ольгу избирать!

Уж на что Дашуха молчаливая, замкнутая, вроде в угол нуждой загнана, а тоже бубнит глухо, как в тугой барабан:

– Ольгу!

Нет, надо кончать этот балаган, решительно, как ножом, отсечь все разговоры… Покалякали, поколобродили, как молодое тесто, и баста! Приступ этот лихорадочной женской вольницы, желания себя утвердить, возвеличить пора успокаивать.

Она протиснулась вперёд, к столу, на секунду замерла – тело, кости, мозг пропитал озноб, видно, страх прохватывал насквозь, как злой стылый сиверко, а потом сказала, задыхаясь:

– Да вы что, бабы? Подумайте!

– Уже подумали, – крикнула Нюрка Лосина. – Хорошо подумали. – Ты – девка грамотная, нам такая подходит. Голосуй, Евдокия Павловна!

– Ну, тогда голосуем, – Сидорова улыбнулась, и только Свиридов горько скривил рот, устремил глаза в одну точку.

Наверное, два человека не видели сейчас людей – Свиридов и Ольга, первый – из-за злости на баб, на Сидорову, а вторая – из-за смущения, из-за чувства тёплой признательности своим односельчанам.

Свинцовая тяжесть появилась в лице, подбородке и скулах. Выходит, ценят её бабы, если судьбу свою доверяют… А она? Ей стало страшно за день завтрашний, который представился ей далёким-далёким, сырым и холодным, в седом тумане. Евдокия Павловна потеплевшим голосом объявила:

– Ну что ж, избрали вас, товарищ Силина… Никто не будет голосовать против?

Зыркнул глазами Свиридов, поднял несмело руку и отдёрнул назад – испугался, наверное. Только кого? Ольги? Да на что он ей нужен, пень дубовый. Андрей Михайлович жил в соседней деревне, в Богохранимом, последние лет пятнадцать – всё время в активе: то в одном колхозе председатель, то в другом, несколько лет работал секретарём сельсовета. На этой должности чувствовал себя Свиридов, как рыба в воде, говорил длинные и пустые речи. А старухам, которые приходили за справками, объяснял без обиняков, когда те благодарили его за бумажку: