Затаенная боль. Дневник психоаналитика

Бесконечное ожидание, в котором жила Анжела, длилось еще больше двух лет. И когда, наконец — после многочисленных отсрочек — было принято решение, по которому Анжела признавалась покинутым ребенком и получала право обрести приемных родителей, ей было уже четыре с половиной года!

В ясли Анжела поступила в возрасте тринадцати месяцев. К тому времени уже одиннадцать месяцев она жила брошенной родителями. И понадобилось еще три года, чтобы принять, наконец, решение, определившее судьбу этой девочки.

Впервые я увидела Анжелу, когда ей было три года. Меня попросили заняться ею, поскольку в свои три года она знала всего несколько слов и совсем не умела строить предложения.

Когда я с ней встретилась, ходатайство о признании ее «покинутой» уже находилось на рассмотрении, поэтому я сказала Анжеле, что скорее всего она никогда больше не увидит своих биологических родителей. И родители у нее будут — приемные. Я объяснила ей разницу между временной приемной семьей, в которой она проводит каникулы (Анжеле очень хотелось, чтобы эта семья ее и удочерила — она потом мне об этом скажет) и будущей приемной семьей, с которой она познакомится, как только семейный совет подыщет ей такую семью.

Два месяца спустя — после летних каникул, которые Анжела провела в своей временной приемной семье, она разговаривала уже гораздо лучше: выражала свои мысли с помощью коротких фраз, охотно повторяла услышанные от взрослых выражения и подражала нянечкам, ухаживающим за младенцами.

Придя ко мне после каникул, она первым делом разрезала ножницами соску от бутылочки и начала заполнять ее заранее заготовленными кусочками пластилина. На меня она не обращала никакого внимания.

Как раз в эту пору одна из подружек Анжелы по яслям обрела приемных родителей, которые дали ей новое имя. С этого дня Анжела стала называть всех маленьких девочек только по имени, которое дали родители ее подружке.

Нужно признать, что Анжела по сути самостоятельно вела свой собственный психоанализ. Разговорилась она только к концу курса.

Уже на втором занятии я попросила ее приносить мне камушек — как символическую плату за сеансы. И «камень» был одним из первых слов, которые она научилась произносить.

Она никогда не забывала принести свой камушек. Но понадобилось несколько сеансов, чтобы убедить ее расстаться с ним. Так важно было для нее открытие, что ей может что-то принадлежать. Но раз уж приходилось расставаться с этим камушком, она сама укладывала его в мой ящик, а потом без конца проверяла, лежит ли он на месте.

Анжела по собственному усмотрению направляла свои сеансы. А я лишь изредка вмешивалась, чтобы сообщить ей, как я ее понимаю. Она соглашалась с моими пояснениями.

Мне казалось, что она оживляет свое прошлое и еще доясельную жизнь. В этом ее прошлом на тесном, замкнутом пространстве мелькало много разных людей и было очень много расставаний. Она сама демонстрировала передо мной эволюцию своего физического развития, вплоть до проснувшегося в ней сейчас любопытства к особенностям своего пола.

Сеанс за сеансом, из отдельных эпизодов, я восстанавливала историю ее семьи, объясняла ей ее юридический статус. Я старалась быть предельно понятной, опиралась только на факты и не допустила ни малейшей критики ни в адрес ее родителей, ни «подруг» ее матери, ни самой социальной службы, наконец.

Она осознала цвет своей кожи и поначалу сочла себя «некрасивой»: она пыталась понять, почему — вопреки всем ее надеждам — ее так и не удочерила семья, в которой она проводила каникулы. Убедившись, что эта семья не станет для нее приемной, она порвала альбом с фотографиями этих людей.

Затем Анжела решила, что она «красивая». Она вообразила, что где-то живут ее чернокожий папа и белокурая мама. Но они не знают, как она их заждалась.

Когда для нее нашли, наконец, приемную семью, она стала очень словоохотливой и делилась со мной своими тревогами: должна ли она, придя в свою новую семью, снова стать грудным «младенцем» или может оставаться такой, какая она есть; должна ли она полностью забыть свое прошлое или нет.

Она попросила сделать ей очень короткую стрижку. И во время следующего сеанса нарисовала сначала «безымянного человечка», а потом папу, который «дает ему имя».

Все долгие месяцы ожидания Анжела пыталась рисовать «маму». Что-то у нее не получалось, и она рисовала «маму» снова и снова. А еще она рисовала какие-то незаконченные домики. И странные человеческие фигурки — не успев нарисовать, она разрезала их пополам.

За несколько минут до первой встречи с приемными родителями (ей было тогда уже четыре с половиной года) Анжела «не выдержала» и зарыдала от волнения. Но встреча все-таки состоялась и прошла вполне благополучно.

Придя на прощальный сеанс, Анжела принесла мне привычный уже камушек и еще семь каштанов. Она сама их старательно пересчитала и сказала: «девять». Я спросила ее: «У твоих приемных родителей кожа каштанового цвета?» И она ответила «да», хотя позже я узнала, что ее удочерила белокожая семья.