Затерянная в Париже

— Я наблюдал, как за прошедшие пять лет вы становитесь все более и более циничным. Я наблюдал, как вы становитесь пресыщенным, я видел, что вы все меньше удовольствия получаете от жизни; ничто, пожалуй, кроме ваших лошадей, уже не радует вас, и мне очень жаль.

— Хотя бы искренне, — грустно проговорил герцог.

— Я давно хотел вам сказать все это, — ответил месье Бомон. — И, откровенно говоря, хотя, может, вам это и не понравится, мне кажется, вы впустую тратите свою жизнь.

Герцог даже привстал от изумления.

— Вы и впрямь так думаете?

— Если бы я так не думал, я бы ничего вам не сказал.

— Ну не знаю, — произнес герцог и, помолчав, продолжил: — Пожалуй, в некотором смысле вы, Бомон, мне ближе всех в этом мире. Я не любил отца. У меня было множество друзей, но никогда я не чувствовал потребности быть с ними до конца откровенным. Думаю, вы единственный человек, которому я говорю правду и от которого я вправе ждать ответной откровенности.

— Благодарю вас, — сказал Бомон. — Я старше вас на пять лет, но, по большому счету, мне кажется, что моя жизнь намного веселее вашей, несмотря на ваши достоинства, о которых вы редко, впрочем, вспоминаете.

— И каковы же они? — с интересом спросил герцог.

— Например ваш ум, — ответил Бомон. Герцог поднялся из кресла и пересек комнату. Он стоял, глядя в окно на английский сад, расстилавшийся за домом па улице Фобур Сент-Опоре.

— Ах ум, — сказал он после паузы. — Вы его действительно используете или только зарабатываете деньги? А у меня денег столько, что хватит на всю жизнь, да не на одну, а на полдюжины жизней. Так какая же мне польза от ума, кроме бесконечной неудовлетворенности?

— Это наиболее обнадеживающая мысль из всех, что я от вас слышал, — заметил месье Бомон.

— Что, черт возьми, вы хотите этим сказать?

— Помните, как Наполеон говорил: «Богом данная неудовлетворенность! Вот что нам всем нужно — неудовлетворенность — жизнью, которая несовершенна, людьми, которые не дотягивают до идеала, да и самим собой, потому что мы не можем достичь своих вершин.

— Боже правый! — воскликнул герцог. — Я и не подозревал, что вы так думаете. Почему вы раньше мне ничего не говорили?

Месье Бомон улыбнулся.

— Я много думал об этом, но все не было возможности поговорить, да и вы не спрашивали.

Он взглянул на герцога; в глазах его было понимание.

— Может быть, я и ошибаюсь, но у меня такое чувство, словно вы сейчас стоите на перепутье. Вам выбирать, по какой дороге идти дальше.

— Звучит немного высокопарно, — ответил герцог. — Все дело в том, что я не имею пи малейшего представления, по какой дороге мне пойти, повернуть ли мне направо или налево — все это как-то малоощутимо.

— Не знаю, не знаю, — отвечал Бомон. — Когда-нибудь вы вспомните этот момент и мои слова о перепутье, па котором вы сейчас стоите.

— М-да, мой нынешний приезд в Париж, конечно, слишком поспешен, но я и представить не мог, что я так торопился, чтобы послушать вашу проповедь.

— Вы можете оставить мои слова без внимания, что, как я понимаю, вы и хотите сделать.

— Уходите! — вскричал герцог. — Уходите и оставьте меня наедине со злостью и унынием. Благодаря вам, все вокруг стало хуже, гораздо хуже, чем мне казалось!

— Я рад, — ответил Бомон, — а теперь, будьте добры, скажите, в какие театры вы хотели бы заказать билеты и где вы желаете отобедать сегодня вечером?

Как только он закончил свою тираду, дверь отворилась, и слуга провозгласил:

— Месье Филипп Дюбушерон, ваша светлость!

Глава 2

Филипп Дюбушерон вошел в комнату, а месье Бомон ее покинул.

Он вспомнил, что не успел передать слугам распоряжение герцога, чтобы к нему никого не пускали, и одиночество его светлости было нарушено.

Дюбушерон относился как раз к тому типу прихлебателей, кого месье Бомон меньше всего любил, хотя, сказал он себе, появление этого француза-коммерсанта все же можно было извинить — он пришел что-то продать.

В то же время он подумал, что манера, с которой тот всегда был готов предоставить любую женщину для увеселений знати, для какого-нибудь кабаре или подобного низкопробного заведения Парижа, была какой-то непристойной. Хотя, конечно, герцог был достаточно взрослым, чтобы самому о себе позаботиться.

Люди, подобные Дюбушерону, потворствовали вкусам, которые мистер Бомон считал предосудительными, и, похоже, только укрепляли герцога в его циничном отношении к жизни.

Бомон же удивлялся собственному недавнему красноречию.

Но он искренне переживал за герцога, так как тот проводил время не делающим ему чести образом, что могло пагубно сказаться на его репутации.

Мистер Бомон благоговел перед человеком, которому служил из-за многих его замечательных качеств, тогда как большинство людей, окружавших герцога, восторгались лишь его богатством и известностью.