Затерянная в Париже

У Уны появилось подозрение, что ей нелегко будет найти компромисс между этими двумя людьми, занимавшими сейчас все ее мысли без исключения.

Затем она увидела церковь Сакре-Кёр, возвышавшуюся впереди, и перестала думать о себе, в восторге от того, что она опять на Монмартре.

Лошадь очень медленно взбиралась на крутой холм. Повсюду можно было видеть художников в бархатных костюмах, стоявших у мольбертов, — на каждом углу, в дверях и, как и раньше, в сквере под деревьями.

Через несколько мгновений они прибыли на улицу де л'Абревилль, и дом, где была студия отца, показался ей даже более грязным и запущенным, чем накануне.

— Будьте любезны, подождите меня, — попросила Уна кучера.

Он кивнул, явно думая, что получит хорошую плату, так как вспомнил, откуда он ее привез, а Уна пересекла тротуар и вбежала в дом.

Она поднялась по грязной лестнице и вошла в студию отца.

Первое, что она заметила, — по сравнению со вчерашним днем в комнате стало немного больше свободного места. Большая часть отбросов, захламлявших комнату, была сметена в одну сторону.

Повернув голову, Уна увидела огромную кучу хлама в углу; тем не менее, в комнате оставалось еще немало предметов, которые могли бы ее пополнить.

— Вы откуда? — раздался голос.

Уна вздрогнула от испуга, не подумав, что в студии может находиться еще кто-то, кроме нее. Затем из-за скрывавшего его мольберта вышел человек, и Уна увидела, что это тоже художник.

Это было сразу понятно, потому что его синяя блуза была запачкана краской, а над большим, свободно повязанным галстуком черного цвета она увидела лицо совсем молодого человека с копной длинных неопрятных волос.

В одной руке у него была кисть, в другой — палитра.

— Вы… заняли эту студию? — спросила его Уна вместо ответа на его вопрос.

— Я переехал сегодня утром, — ответил он, — а тут такой беспорядок!

Уна собралась сказать ему, что беспорядок был оставлен ее отцом, но побоялась, что эта информация только озадачит его, поэтому она сказала:

— Я и не представляла, что здесь может кто-то быть. Я пришла посмотреть, не осталось ли картин после прежнего владельца.

— Уже нет, — ответил художник.

— Нет? — как-то глупо переспросила Уна.

— Сегодня утром пришли двое и все забрали, — объяснил художник. — Кажется, один из них — маклер.

— Месье Дюбушерон? — спросила Уна.

— Может быть его и так звали, но, раз он не интересовался мной, я решил, что и у меня нет причин интересоваться им.

Художник говорил неохотно, и Уна с сочувствием подумала: скорее всего, месье Дюбушерон решил, что его картины не будут продаваться.

Для Уны, однако, было неожиданностью узнать, что месье Дюбушерон побывал здесь до нее, и, если после отца еще остались какие-нибудь полотна, Дюбушерон продаст их, а герцог опять скажет, что она не должна тратить эти деньги.

Она взглянула на большую кучу старых вещей, раздумывая, осталось ли там хоть что-нибудь ценное, и не заметила, что художник ее разглядывает.

Потом он сказал:

— Вы очень милы! Не похожи на тех, кого часто можно видеть на Монмартре.

Уна слегка улыбнулась ему какой-то неопределенной улыбкой.

Она все еще колебалась, стоит ли ковыряться в грязных пыльных завалах, чтобы искать, не осталось ли там чего-нибудь, что можно продать.

— Вы когда-нибудь были моделью? — спросил художник.

У Уны округлились глаза.

У нее появилась идея, которая раньше не приходила ей в голову.

Она знала, что у художников бывают натурщицы, и, как она говорила герцогу, отец иногда просил мать позировать ему, но ей никогда не приходило в голову, что и она может этим заниматься.

— А натурщицам платят? — спросила она с любопытством.

— Уж будьте покойны, они за этим следят, — ответил художник. — Они выбирают, кому им позировать, словно они театральные актрисы.

Он говорил почти грубо, словно у него были раздоры с его натурщицами, и Уна спросила:

— Не можете ли вы… сказать мне… сколько им платят?

Его глаза сузились, и ей показалось, что он смотрит на нее задумчиво, словно увидел ее сейчас совсем в другом свете.

— Если вы будете позировать мне, — сказал он после паузы, — я заплачу вам в два раза больше, чем я платил этой ведьме, которая оставила меня из-за кого-то, кого она сочла более важным.

Он улыбнулся и добавил:

— Не думаю, что вы сыграете со мной такую же грязную шутку.

— Нет… конечно нет, — сказала Уна. — Ваша картина, наверное, еще не закончена?

— Посмотрите сами, — предложил он.

Она подошла к нему, надеясь, что эта картина будет непохожа на последнюю картину отца, которая ей так не нравилась.

Но то, что стояло на мольберте, весьма отличалось от всего, что писал Джулиус Торо, когда они жили семьей.

Она рассмотрела полотно на мольберте и сказала: — Я думаю… хотя я и не уверена… вы, наверное, импрессионист.

— Да, — ответил он, — и чрезвычайно этому рад, несмотря на то, что газеты называют нас анархистами, сумасшедшими и неразборчивыми в средствах авантюристами, которые хотят обмануть публику.

— И считают вас врагами «чистоты» французского искусства, — прибавила Уна.

— Болтают, что в голову придет, — резко сказал молодой художник. — Мы ни на кого не похожи — вот что их раздражает больше всего.