Затерянная земля (Сборник)

И ни слова больше. Ни числа, ни месяца. И никакой подписи. Дважды, словно крик, повторенное слово, о значении которого мы не имели ни малейшего понятия.

Весело горели свечки на рождественской елке. Пунш источал манящий запах, но мы долго глядели друг на друга, не говоря ни слова, охваченные каким-то меланхолическим удивлением в разгар рождественского веселья.

II

Фелисьен больше всех был озадачен загадочной запиской. Бывшее в ней незнакомое слово возбуждало его воображение. Он утверждал, что это слово может происходить из известных наречий чукчей, эскимосов или индейцев Северной Америки. Что же означает оно? Откуда пришло это удивительное сообщение? Если судить по географической широте, оно могло придти из Северной Азии, равно как и из Америки. Но для точного определения места не хватало географической долготы. То были вопросы, на которые не могло быть ответа.

Оставалось неясным также, откуда мог прилететь ворон, так трагично закончивший свою жизнь от пули Даниила. Вороны — крепкие, выносливые птицы. Возможно, что буря занесла его из очень отдаленного края.

Доктор Бинцер склонялся к мысли, что необходимо искать загадочное место там, где указанная параллель пересекает западные берега Гренландии. Он нашел достаточно приверженцев.

Потратив даром массу остроумия для разрешения этих загадок, Фелисьен Боанэ обратил свою живую фантазию в другую сторону.

Письмо было адресовано женщине. Кто такая эта Надежда Головина? Молода она и красива или стара и дурна? Фелисьен пытался набросать в своем альбоме ее портрет, как он рисовался ему в воображении. Действительно ли адресат находился в Гренландии, на самой северной станции западного берега и что там делает?

Что касается меня, то я постарался взглянуть на все дело самым трезвым образом. Я был убежден, что тут надо усматривать отдаленные признаки душевной болезни писавшего незнакомца. Однако, нельзя было отрицать и того, что во всей этой истории есть оттенок правдоподобия.

Директор припомнил, что по осени приплыли из местностей северного инспектората несколько каяков, и эскимосы рассказывали о каких-то чужеземцах, прибывших на рыболовном судне.

Сообщения их звучали, впрочем, неопределенно, а наступившая зима и непогода сделали невозможным сообщение с северным береговым пунктом.

Говоря правду, со всем этим пока нам нечего было делать. Фелисьен видел, к своему сожалению, что не может лично отдать письмо адресатке, и на все лады изливал свою злость на то, что до сих пор не было связи со всеми станциями Гренландии при помощи беспроволочного телеграфа.

В последующее время я был сильно занят своей работой. Мною было предпринято несколько минералогических экскурсий, которые принесли хорошие результаты.

Мы были полностью отрезаны от мира. Чтобы развлечься, мы предпринимали временами прогулки на лыжах в глубь фиорда и с наслаждением стреляли белых куропаток и песцов. В стрельбе и ходьбе на лыжах Фелисьен был неоценимым учителем, и я быстро приобрел большую ловкость в обоих видах спорта.

Альбом Фелисьена также пополнялся интересными зарисовками. Короче, мы не теряли времени.

В конце марта погода начала становиться все хуже и хуже. Сильные снежные бури чередовались с резким ветром, делавшим невозможным пребывание на открытом воздухе. Ни одно судно не появлялось вблизи берегов. Казалось, весь свет забыл о нас. Мне очень хотелось оставить Годгааб, чтобы познакомиться с севером. Я не решался покинуть Гренландию, не исследовав еще вполне необыкновенно интересного побережья на север от семидесятой параллели. Фелисьен не хотел отставать от меня.

Мы намеревались воспользоваться первой же береговой шхуной Торгового Общества, как только она появится у берега. Это желание постепенно превратилось в манию.

Нашей ежедневной прогулкой стало восхождение на холм, где на высоком шесте развевался красный датский флаг с белым крестом. Оттуда мы видели боровшиеся с волнами каяки эскимосов, возвращавшихся с охоты на тюленей или стремящихся в отрытое море.

Скверное настроение мы лечили у милейшего доктора за черным кофе и сигарами, лечили картами или очень любимой в поселении шахматной игрой.

Двенадцатого апреля, когда мы — не скажу, чтобы в наилучшем настроении — отправились на обычный наблюдательный пункт, с берега послышался восторженный крик.

«Умиарсуит!..»

Вся колония пришла в страшное возбуждение. Люди выбегали из домов и хижин и в суматохе бегали по берегу. С полдюжины каяков с быстротой стрелы отделилось от берега и нырнуло в туман. И снова тот же крик:

«Умиарсуит!.. Умиарсуит!..»

Это эскимосское слово чарующе подействовало на Фелисьена.

— Судно! Слышишь? Радуйся, наконец-то судно!

Он чуть не задушил меня от восторга. Мы бегом спустились с холма и поспешили на берег.

Сквозь тонкий, еще не поднявшийся от воды туман мы увидели элегантный абрис приближающегося судна, прекрасной паровой трехмачтовой шхуны, черная с белой полосой труба которой оставляла за собою сливающийся с туманом шлейф дыма. Вскоре послышался грохот приветственных выстрелов.