Затерянная земля

Таков он в действительности и таким выступает при свете костра — молодой мохнатый Лесовик, с густыми, грубо очерченными бровями, с трепещущими ноздрями и выдающимися мощными скулами. Грудная клетка заросла волосами, руки тоже мохнаты, кроме тех мест, где проступают огромные мускулы. Когда рукам его нужен отдых, он может держать оружие пальцами ноги, и вообще он столь же часто пускает в ход одну из ног, как и руку, чтобы подбросить топлива в костер. Всем этим он похож на других Лесовиков и на своих спящих вокруг костра товарищей; эти, пожалуй, постройнее, не так мохнаты, менее грубо сложены; они ближе к лесным зверям, грации которых еще не утратили. Спят они с палицей в одной руке и с недоеденным плодом в другой. А у Младыша, который начал думать за них всех, черты лица огрубели и приняли ожесточенное выражение.

Буйному виду Младыша отвечают бушующие в нем внутренние силы: гнев, энергия, скорбная тревога о том, что происходит вокруг; силы эти все растут вместе с накоплением опыта и распирают его душу, — того гляди, взорвут его изнутри. Он ничего не забывает, он чувствует логику происходящего, и, сидя теперь у костра, волнуемый мрачными предчувствиями гибели окружающего мира, то и дело закипает яростью, толкающей его на борьбу, на подвиги.

Он ясно видит, что первобытный лес обречен на смерть. Конец вечному лету. Исчезают теплые рощи, и в горах Скандинавии воцаряются бури и дожди. Дальше на юге, в лесах еще растут пальмы и хлебные деревья, а по склонам гор, обращенным к синему морю, зреют виноградные лозы. Но долго ли будет так? Вернувшись в становища своего племени, эти молодые люди, что лежат сейчас у огня, ежась от жара с одной стороны и от холода с другой, возьмут в руки виноградные кисти, припадут к ним губами, как к сосцам полного вымени, и со смехом будут сосать до блаженной сытости. А через год Младыш уже будет разводить там костер сухими лозами, и племя опять снимется с места; конца этому не видно. Лес обречен на смерть; какая-то враждебная сила неотвратимо надвигается с севера и уничтожает его.

Младыш смотрит вокруг — на деревья, стоящие под дождем. Даже сейчас, ночью, видно, как уже пострадал лес, при дневном же свете он являет собой страшное и жалкое зрелище. Все пальмы погибли; торчат одни почерневшие стволы, без листьев, словно огромные обглоданные кости. Стебли гигантских папоротников обуглились и почернели, а листья превратились в гниющую кашу. Мимозы и акации уже с год как свернули свои листочки, и дождь сделал их неузнаваемыми. Все вечнозеленые деревья высохли до самых корней и, словно скелеты, растопырили свои омертвевшие, голые ветви. Огромные кедры и каучуковые деревья валяются между останками других мертвых деревьев, задрав к небу отполированные дождем кривые гигантские корни. Все цветы и кусты убиты холодным ливнем. Вся почва в лесу стала болотом, усеянным трутом и голыми каменными глыбами. Только некоторые из хвойных деревьев еще пытаются бороться, но и они пригибаются к земле, кривятся, и смола белыми капельками застывает на их коре.

«У!» — гудит лес. «У!» — стонет ветер в оголенных вершинах деревьев, а еще выше в темноте слышится какой-то визг и торопливые, тяжелые взмахи усталых крыльев. Это стая диких водяных птиц, у которых ноги иззябли в водах к северу от горного прохода, и которые снялись оттуда, чтобы лететь на юг. Высоко в ночном мраке перекликаются между собой отрывистыми звуками птицы: гуси, аисты и фламинго. Невесело им. Младыш с сочувствием слушает их замирающие вдали крики — они тоже изгнанники.

В глубине леса слышится шуршанье, доносящееся из горного прохода — тысячелетнего пути диких зверей.

Младыш прекрасно знает этот путь и прислушивается, как всю ночь по проходу идут, топают и семенят живые существа, подгоняемые ветром. Это — всякого рода зверье, которое по ночам целыми стаями уходит из лесов северного нагорья в южные долины. Младыш распознает зверей по их теплому запаху и знает все, что они делают ночью, хоть и не видит их. Он слышит каждое их движение и знает каждый их шаг.

Вот идут длинные вереницы толстокожих — первобытные слоны-мастодонты и носороги, помахивая огромными, вымазанными в глине ушами, промокшие и голодные. Время от времени в животе какого-нибудь из гигантов слышится голодное урчание, — словно гул обвала прокатился в воздухе, — или слон поднимет хобот вверх и заперхает так, что в лесу загудит. Громадный пещерный лев схватил насморк и огорченно чихает, на ходу отирая себе глаза лапой. Бородавочник[12] уныло сопит, закрутив хвост вопросительным знаком.

Немного позади перебирают стройными ногами пугливые травоядные: они тоже переселяются. А среди топота их копыт слышится и крадущаяся поступь хищников, которым тоже нельзя больше оставаться на месте. Вот бегут газели, быстрые и нежные, как лунные блики под листвою, а с ними бегут стадами и вонючие гиены с отвислым задом, припадая на передние ноги; дикие лошади и окапи[13] бегут парами, бок о бок с тиграми и леопардами; теперь звери в пути и позабыли все взаимные нелады.