Затерянная земля

До его слуха долетали знакомые ночные звуки — глухой скрежет ползущего льда о скалистую почву, шум падения ледяных глыб и завыванье северного ветра в пустынных ущельях; или это — шум дождя в вершинах первобытного леса, вздохи и протяжный скрип высоких деревьев? Кровь шумела у него в ушах, он едва отличал звуки извне от звуков внутри себя самого. Грудь его судорожно колебалась от радости, когда он вспомнил о своем сокровище; перед взором его ходили солнечные круги, и он терял всякое чувство времени. Он не узнавал себя самого, не сознавал действительности. Он ли это так бесконечно долго и ожесточенно боролся с зимой, видя, как дети его мерзнут, и не зная, чем согреть их, — пока, наконец, сердце его не отвердело, как тот кремень, который он разбивал на куски?.. Пусть бы вся земля окаменела, — он все-таки выбил бы из нее огонь! Но он ли это добыл теперь огонь? Да! Теперь он опять ощущал свое сердце, чуял горячие струи, которые текли в его груди и почти душили его…

Он лежал, не выпуская из рук огнива, и ему чудилось, что уже целая вечность прошла с тех пор, как он испытал силу этого камня; ему мучительно хотелось вновь увидеть брызжущие из камня искры. Кровь бушевала в его жилах огромным пожаром. Надо, надо ему увидеть огонь, утолить свое сердце созерцанием богатства, которое стало его драгоценной собственностью! И он присел, — голова его кружилась, — протянул камень перед собою и ударил по нему куском кремня.

Большая голубая искра отскочила от камня, голубая и ослепительная, словно яркая молния, создавая целый мир перед взором Младыша. Мгновение…

Он не в яме, а под открытым небом, и вокруг него зеленое мерцание, в котором тонет, расплывается все, что он видит: над головой его колышется, словно живая, крыша, преломляющая ослепительно яркие лучи, и он понимает, что он в воде, глубоко-глубоко; вода сжимает его в своих теплых и крепких объятиях и щекочущими пузырьками струится по его бокам. Кругозор его узок, но расширяется, раздвигается по мере того, как сам он скользит вперед. И он видит другие движущиеся существа, крупных панцирных хищных рыб, которые при встрече с ним мгновенно, одним косым ударом хвостового плавника виляют в сторону, и прозрачных скользких угрей, которые, извиваясь, быстро исчезают между морскими пальмами. На дне, с виду гораздо ближе, чем на самом деле, как будто расстилается пестреющий цветами луг; это — тысячи мерцающих коралловых моллюсков и студенистых полипов; их щупальца, усаженные глазами и присосками, извиваются во все стороны в глубокой воде, в которой все предметы становятся крупнее и выпуклее, так что не разобрать — где полип, а где просто колеблются прозрачные лопасти водяных растений, растущих на дне и облепленных рачками и слизнями. В глубине растут целые рощи, и в тени причудливых и густых зарослей, оставляющих лишь кое-где зеленые просветы, скользят всевозможные огненно-желтые и небесно-голубые рыбы; они глотают теплую воду и выпускают ее через жабры, вращая своими плоскими блестящими глазами и озираясь во все стороны. Маленькие морские коньки, с выпяченной нижней челюстью, прицепились к водорослям змеиными хвостами, раздули спинные плавники, словно маленькие паруса, тихо колышутся под напором течения и знать ничего не хотят.

Медленно скользя вперед, Младыш понял, наконец, что это он бросает тень на чащу водорослей, над которой плывет, и создает вокруг себя зыбь, заставляющую колебаться весь подводный лес. Сам же он, по-видимому, нечто крупное и опасное, так как все рыбы, даже самые свирепые на вид, уступают ему дорогу; вокруг него все время образуется некоторое свободное пространство; должно быть, это неспроста! Он проплывает над разными скалами и ущельями в глубине, ловя в непроглядном донном мраке мелькание хвостов жирных угрей, спасающихся бегством; он скользит над низкими коралловыми рифами, спугивая целые стаи блестящих рыбешек, и, наконец, приближается к ослепительной колеблющейся крыше — и проплывает сквозь нее. Вынырнув на илистую отмель, между корнями дерева, он оказывается на опушке большого леса, пропитанного сыростью и смолистым потом деревьев.