Затерянные в истории

О, это хорошо, обрадовался Саша. Он как раз недавно разучил в суши-баре, как правильно зажимать в пальцах эти неудобные орудия. Должно и здесь получиться…

Кстати, на сей раз по отношению к Алине никакого пренебрежения уже не демонстрировалось. То есть местные женщины тусовались где-то на заднем плане — совершенно молча. Но девочке без звука вручили палочки и предложили приступать к трапезе.

Вот после неё — ужас, как невкусно, когда вместо соли мясо посыпают пеплом от костра! — и начался первый урок местного языкознания.

Вообще, если привыкнуть, язык неандертальцев был несложен.

Во-первых, звукоподражание.

Трава — "шишшр". Будто шелестит при ходьбе. А "идти по траве" — "шшифф". Вроде как шелестишь. Причём именно — по траве. Идти, скажем, по лесу обозначалось иначе — "уширфф".

Деревья — "ширгр". Шуршат, перевёл для себя Саша. Точнее, деревья были — "арширгр": приставка "ар-" означала множественное число. Которое начиналось после цифры двадцать: всё, что превышало количество пальцев на руках и ногах, было — "много".

Кстати, отдельно, в единственном числе слово "дерево" не употреблялось: неандертальцы, как оказалось, были ребятами конкретными, и каждое дерево у них несло отдельное название. К примеру, сосна обозначалась словом "борк", и слово "ширгр" для неё не подходило. И "много сосен" назывались "арборк", но никогда — "арширгр". Зато "деревья" и "лес" обозначались одним словом.

Река была "фис", но озеро, находившееся недалеко от становища неандертальцев, называлось "вода, которая стоит" — "вар-тиит". То есть вода была отдельным понятием, а река, получается, — другим. А "вар" заодно значило и "пить". И таким образом "озеро" можно было перевести вообще как "пьющееся, которое стоит".

Во-вторых, в этом языке была простая грамматика. Указывалось направление: вперёд или назад, вправо-влево. Это же касалось и времён. То есть, "пойдём охотиться" — конструировалось примерно как "(множественное число) идти — вперёд — (множественное число) зверь": "ар-тон-ра-ар-гыбр". А "вернулись с охоты" соответственно: "ар-тон-ба-ар-гыбр". "Идти-зад-зверь". А если с добычей, то: "ар-тон-ба-дарр". Почти "дар". Забавная похожесть с русским смыслом. Означает — "тяжело". А "тяжело" — слово, которое означает вообще всё хорошее.

Кстати, какое-то нездоровое у них тут пристрастие к звуку "р", подумала Алина. Правда, слово "птица" обозначалась чем-то похожим на "чьювить" с прищёлком на конце. Но это как раз было совершенно понятно — то самое звукоподражание, бывшее основой неандертальского языка.

А принадлежность обозначалась изменением звука. То есть притяжательность, по-грамматически если сказать. Она фиксировалась изменением коренной гласной на "у", если в корне был звук "о" или "а", и на "ы", если там был другой гласный звук. Например, "камень" был "рог", но "каменный" — "руг". А "каменные" — "ар-руг".

Тут, кстати, заодно и выяснилось, как называют себя местные. Оказывается, "каменные люди" они назывались: "арруг". А молчаливого парня, поначалу с подозрением смотревшего на нежданных гостей, звали, следовательно, "Камень". А вождь был носил имя попросту "Сильный": Кыр через "кир" — "сила".

В общем, заучи сотню слов, и спи спокойно, что называется.

И, наконец, третьим важным элементом общения была жестикуляция. Без жестов некоторые фразы были бы даже не то что непонятны — но приобретали неверный смысл. Скажем, жестами обозначалось "больше — меньше". Ими, естественно, указывались направления. Ими указывалось количество. Ими указывалась принадлежность.

Словом, это была дополнительная система в языке. Но как ни странно, она только облегчала общение — стоило лишь понять систему жестикуляции и выучить смысл тех или иных знаков руками. А потому Алина с удивлением осознала, что уже к концу первого дня общения более или менее начала понимать, что говорят эти люди вокруг. Конечно, с большими огрехами. Ведь и слов многих дети ещё не знали и разучивали на ходу. И жестикуляцией как следует не овладели. Но мир этих людей перестал быть, что называется, беззвучным. Хоть на половину, пусть даже на треть, но неандертальцев стало можно понимать.

И открывать для себя их особый, ни на что не похожий мир…

И ещё одно ощущение присутствовало, когда с ними общаешься. Будто не только слова и жесты доносят до тебя информацию от них. Но ещё чувствуешь и некие эмоции. Настрой. Отношение.

Вот как в начале, во время первой встречи в пещере — буквально видно было, как исходила от неандертальцев волна страха и неприязни. Хотя ведь ни слов соответствующих тогда не говорилось, ни жестов почти не было. Разве что копья у самого носа плясали…

Но затем пришло другое ощущение. После рассудительных, примирительных слов Сашки пошло от здешних… можно это назвать излучением? — излучение недоумения и интереса. А потом жалости, когда поняли, как худо приходится Антошке. И снова интереса, но уже с симпатией, когда Гуся показал свой спектакль, изображая битву с динозавром.