Затерянные в океане

Он был совсем низенький, не выше меня ростом, и очень старый. Я таких старых стариков в жизни не видывал. Из одежды на нём были только изодранные штаны, собравшиеся у пояса в гармошку. На ремне болтался нож. И он был очень тощий. В некоторых местах – на плечах и животе, вокруг шеи – его медно-коричневая кожа висела складками, точно сделалась велика для усохшего тела. Волос у него было чуть-чуть – они торчали длинными седыми клочьями на голове и подбородке.

Я сразу заметил, что он ужасно взволнован: подбородок дрожит, глаза под тяжело нависшими веками так и сверкают гневом.

– Дамеда! Дамеда! – заголосил он при виде меня, трясясь от ярости.

И бросился ко мне вверх по берегу, отчаянно размахивая палкой. Я попятился. Он, может, и древний, и костлявый, как скелет, а бегает вон как проворно. Приблизившись, старик опять разразился воплями:

– Дамеда! Дамеда!

Я никак не мог понять, что он говорит. То ли это китайский, то ли японский.

И я решил убежать. Но тут Стелла, которая, неизвестно почему, ни разу на старика не тявкнула, вдруг метнулась от меня к нему. И вовсе не ощетинилась. И рычать даже не думала. И вообще она радовалась старику, как старому другу. Ну и дела.

Старик остановился в паре футов от меня. Несколько мгновений мы оба молчали. Он, тяжело дыша, опирался на палку:

– Америкадзин? Америкадзин? Американец? Эйкокудзин? Британец?

– Да, – с облегчением закивал я. Наконец хоть что-то понятное. – Англичанин, я англичанин.

Казалось, он выговаривает слова с большим трудом:

– Нехорошо. Огонь, нехорошо. Понимать? Огонь нет. – Выглядел он уже не таким сердитым.

– Но мои мама с папой, они же могут увидеть дым.

Старик, похоже, не понимал ни слова. Поэтому я указал пальцем на море, чтобы объяснить ему:

– Там. Они там. Они увидят огонь. Они придут и спасут меня.

Старик почему-то снова разозлился.

– Дамеда! – взвизгнул он, махая на меня палкой. – Огонь нет!

Я подумал, он сейчас меня ударит. Но вместо этого старик принялся водить палкой по песку у моих ног. Бормоча себе под нос, он что-то рисовал. Что-то похожее на фрукт или, может, на орех. На арахис. Это же карта острова, догадался я. Закончив, он опустился на колени, набрал полные пригоршни песка и насыпал на каждом конце нарисованного острова по горке – это, значит, два холма. А потом он очень решительно провёл через весь рисунок черту, отделив широкую часть от узкой.

– Ты, мальчик. Ты тут, – сказал старик, указывая на мою пещеру в конце пляжа. – Ты. – Он ткнул пальцем в песчаную горку, которая была моим холмом.

А потом он принялся прямо на песчаной карте что-то писать. Только буквы у него были вовсе не как буквы – какие-то галочки, треугольнички, крестики, прямые и косые черточки и загогулины. И всё это он писал столбиками, справа налево.

Старик уселся на колени и постучал себя по груди:

– Кэнскэ. Я, Кэнскэ. Мой остров. – И он резко рубанул ладонью в воздухе, как бы топором рассекая остров надвое. – Я, Кэнскэ. Тут. Ты, мальчик. Тут.

Ну, это уж как дважды два. Ежу понятно, что он имеет в виду. Внезапно старик снова оказался на ногах и снова тряс своей палкой:

– Иди, мальчик. Огонь нет. Дамеда. Огонь нет. Понимать?

Я решил, что лучше не спорить, и послушался. Через какое-то время я рискнул оглянуться: старик сидел на коленях возле моего костра и наваливал на него песок.

А Стелла осталась с ним. Я посвистел ей. Она подбежала, но не сразу. От старика ей уходить не хотелось, я это заметил. Очень странно Стелла Артуа себя ведёт. Эта собака к чужим ластиться не будет ни за что в жизни. Я даже обиделся слегка. Как будто Стелла меня променяла на старика.

Когда я обернулся снова, дым уже не шёл. Костра как не бывало, и старик тоже куда-то исчез.

Весь остаток дня я провёл в своей пещере. Мне там казалось всё же безопаснее. Я уже почти привык считать её домом – другого-то не было. Чувствовал я себя настоящим сиротой – всеми покинутый, один во всём мире. Я был напуган, рассержен и совершенно сбит с толку.

Я сидел, пытаясь собраться с мыслями. Полной уверенности нет, но, похоже, кроме нас со стариком, на этом острове никого. А это значит, именно он приносил мне рыбу, бананы и воду. Так ведь обычно поступают по доброте душевной, верно? В знак дружбы и приветствия, да? Но почему тогда тот же самый человек загоняет меня на край острова? Я что, прокажённый какой-то? И главное, он мне даёт понять, что никакой дружбы он со мною водить не собирается. Это всё из-за костра, что ли? Или старик совсем псих, или я вообще ничего не понимаю.