Затерянные в океане

Бинокль мы оставили в пещере. Я со всех ног припустил вдоль пляжа и вверх по тропинке. Стелла с тявканьем неслась следом. В пещере я сгрёб бинокль и рванул на вершину холма. Парус! Два паруса! Два белых паруса. Я мигом скатился вниз по склону, заскочил в пещеру и выхватил из очага горящую головню. Когда я примчался к костру, Кэнскэ уже поджидал меня там. Он взял у меня бинокль и посмотрел сам.

– Можно зажигать? – спросил я. – Можно?

– Давай, Микасан, – кивнул он. – Давай.

Я впихнул горящую палку поглубже в костёр, в самую гущу сухих листьев и веток. Он вспыхнул почти мгновенно; вскоре пламя уже ревело над джунглями и, подхваченное ветром, полыхало жаром нам в лицо. Мы попятились – так вдруг стало припекать. Но это пламя меня не устраивало. Нам же не огонь нужен, а дым! Высоченный дымный столб до самого неба!

– Не волнуйся, Микасан, – успокоил меня Кэнскэ. – Они это точно заметят. Вот увидишь.

Мы по очереди смотрели в бинокль. Но яхта всё никак не поворачивала. Они не видели костра. Дым уже вовсю клубился в небе. Я в отчаянии подбрасывал новые и новые деревяшки, пока костёр не превратился в настоящее адское пламя, густо окутанное дымом.

Я швырнул в огонь последнюю ветку из наших запасов. И Кэнскэ вдруг сказал:

– Микасан, она идёт. Я думаю, яхта идёт.

Он вручил мне бинокль. Яхта разворачивалась. Она действительно меняла курс, но пока не было видно, в нашу сторону она собирается идти или наоборот.

– Не знаю, – вздохнул я. – Непонятно.

Кэнскэ забрал у меня бинокль:

– Говорю тебе, Микасан, она идёт сюда. Там нас видят. Я совсем уверен. Она идёт к острову.

Через несколько мгновений ветер надул паруса, и я убедился, что Кэнскэ прав. Мы крепко обнялись в свете ярко пылающего костра. Я запрыгал как ненормальный, и Стелла вместе со мной. Каждый раз, поднося к глазам бинокль, я видел, что яхта приближается.

– Это большая яхта, – заметил я. – Флаг пока не разглядеть. Корпус тёмно-синий, как у «Пегги Сью».

И, произнеся это вслух, я подумал: а вдруг там и правда «Пегги Сью»? Во мне зародилась надежда. Понемногу надежда крепла и превращалась в уверенность, а уверенность – в веру. Я уже видел мамину капитанскую кепку. Это они! Мои мама с папой!

– Кэнскэ! – крикнул я, не отрываясь от бинокля. – Это «Пегги Сью»! Это она! Они вернулись за мной! Мои родители! – Но, оглядевшись, я не увидел Кэнскэ.

Кэнскэ сидел в пещере, у самого входа, с мячом на коленях. Он поднял на меня взгляд, и в этом взгляде я прочёл всё, что он собирался мне сказать.

Он встал, положил руки мне на плечи и внимательно посмотрел мне в глаза.

– Ты слушай теперь очень хорошо, Микасан, – заговорил он. – Я слишком стар для нового мира, о котором ты рассказал. Это очень интересный мир, но он не мой. Мой мир был в Японии много-много лет назад. Но теперь мой мир тут. Я долго об этом думал. Если Кими жива, если Мития жив, они привыкли, что я умер давным-давно. Я вернусь домой и буду точно призрак. Я уже другой человек. И они уже другие. И к тому же у меня тут есть семья, мои орангутаны. Может, убиватели придут опять. Кто тогда защитит мою семью? Нет, я остаюсь на моём острове. Тут моё место. Тут моя империя. Император должен быть в своей империи, должен заботиться о народе. Император не убегает. В этом нет чести.

Я понимал, что спорить с ним и убеждать его в чём-либо бесполезно. Он прижался лбом к моему лбу и дал мне поплакать.

– Теперь иди, – сказал он, – но прежде обещай мне три вещи. Первое: рисуй дальше, рисуй каждый день, и однажды ты станешь великим художником, как Хокусай. Второе: у себя дома, в Англии, думай обо мне. Думай иногда, а может, часто. Смотри на полную луну и вспоминай меня, а я буду вспоминать тебя. Так мы никогда друг друга не забудем. И последнее, но очень важное для меня: никому обо мне не рассказывай. Никому и ничего. Ты сам попал на этот остров. Ты жил здесь один. Понятно? Меня тут нет. Десять лет пройдёт, и тогда говори что хочешь. Тогда от меня уже останутся одни кости. Будет уже всё равно. Я не хочу, чтобы меня искали. Я остаюсь тут. Я проживу жизнь в мире. Людей мне не надо. Если люди, мира нет. Ты сохранишь мою тайну, Мика? Обещаешь?

– Обещаю, – ответил я.

Он улыбнулся и протянул мне мяч:

– Ты бери мяч. В футбол ты играешь хорошо, но рисуешь лучше. Гораздо лучше. Теперь ты иди. – Обняв за плечо, он вывел меня из пещеры. – Теперь иди, – повторил он. Я сделал несколько шагов и обернулся. Он всё ещё стоял у входа. – Иди же, иди, пожалуйста. – И он поклонился мне. А я поклонился ему. – Сайонара, Микасан, – добавил он. – Знать тебя было для меня честью, величайшей честью моей жизни.

А я словно онемел и ничего не смог сказать.