Затерянные в сентябре

— Нет, не все. Мне хочется показать тебе еще кое-что. Ты пойдешь со мной?

— Разве у меня есть выбор?

— У любого он есть, а у вас — тем более. Скоро вы научитесь жить, руководствуясь только собственной моральной лесенкой, отринув все внешние запреты и устои.

— Поздновато в 82 года учиться жить по-новому. А еще — глупо выслушивать нотации и советы от себя же самой многолетней давности.

— Так лучше?

Девушка провела рукой по лицу и груди и перестала быть человеком. Перед Длорой в кресле сидело странное создание: мраморный сфинкс, небольшой, не более метра в длину. Львиное тело, женская грудь и голова — необычным было то, что грудь окутывало платье, а голову венчала изящная высокая прическа. Точно такое же создание сидело слева от нее. 'Вот и третье кресло пригодилось'. Длора узнала сфинксов-близнецов сразу: они тоже были из детства, как и Павильонный зал, — стояли обычно в одном из будуаров дворца, напротив друг друга. Проходя мимо, она всегда останавливалась, дивясь: и кто это выдумал такой необычный симбиоз придворной дамы и древне-египетского чудовища! И жалела, что протянутая веревка не давала возможности изучить чудесные создания вблизи.

Сейчас она могла рассмотреть их в деталях. Давнее детские любопытство было удовлетворено сполна: точеные аристократические лица, парчовый наряд, ожерелья и диадемы. И тяжелые львиные лапы с когтями в два сантиметра, расслабленно лежавшие на столике. Близнецы отличались друг от друга выражением лиц: дама по левую руку Длоры была олицетворением высокородной спеси. Правая, возникшая на месте девушки, — улыбалась приветливо, хотя и лукаво.

— Ну, по крайней мере, к такому роду чудес я уже успела привыкнуть, — Длора закашлялась, пытаясь скрыть смешок — слишком уж забавно выглядели причудливые создания. — Только хотелось бы знать, каков ты на самом деле.

— Такой, каким ты меня видишь. Сейчас, вчера, всегда. Разве у меня может быть один образ? Я не человек, и моя душа состоит из множества эманаций других душ. Люди одарили меня ею, создавая и разрушая, коря и восхваляя, любя и ненавидя, — объяснила лукавая дама-сфинкс.

А ее сестренка лишь усмехнулась мраморными губами.

— Экий ты… — Длора помолчала, подбирая нужное слово, и, не найдя, вздохнула. — Ну, и что ты хочешь мне показать?

— Прошу следовать за нами! — Сфинксы соскочили с кресел и затрусили по анфиладам дворца к выходу, звонко стуча когтями по паркету.

Длора едва поспевала за ними, несмотря на обретенную в последнее время девическую легкость. Оказавшись на улице, они подхватили ее с двух сторон под руки и взмыли в воздух. Длора хотела было заметить, что в ее возрасте подобные физические нагрузки противопоказаны, но смолчала, осознав, что полет ей приятен, а неудобств минимум — лишь на руках, должно быть, останутся синяки от мраморных лап.

Вокруг царила полная тьма. Непонятно было, как сфинксы находили дорогу. Лишь по волне свежести, поднявшейся снизу, Длора догадалась, что они летят над рекой или каналом.

Полет оказался недолгим: спустя несколько минут мраморные когти заскрежетали по карнизу. Комната, в которой они очутились, каким-то образом просочившись сквозь решетку на окне, освещалась тусклым синеватым ночником. У тьмы был вырван кусок, и в нем проглядывала кровать с унылым серым бельем и стены, обитые чем-то мягким. На кровати поверх одеяла лежал, съежившись в комок, некто заросший седой щетиной, с торчащими лопатками и худой шеей.

— Где мы? Кто это?..

— На Пряжке. Это психически больной человек с полным распадом личности. Он такой с самого рождения. Как-то мне довелось заглянуть в его сны — они оказались яркими и наполненными. Каждую ночь он проживает множество жизней, видит сотни закатов и рассветов, и иногда ему кажется, что он всех нас выдумал — и вас, и меня. Может быть, так и есть? Каждое утро приходит санитар и будит его, заставляя двигаться, принимать лекарства, жевать…

— Почему он так важен тебе? Мало ли, что кому снится.

— Я боюсь, что однажды ему не дадут заснуть: садист-санитар или другие больные. И наш мир свернется, как свиток, осыпется, как старая штукатурка, перестанет существовать.

Длора вгляделась в лица обоих сфинксов, стараясь определить, кто из них это сказал и насколько он серьезен. В тусклом свете ночника близнецы были неразличны. Какое-то время она растерянно переводила глаза со спящего психа в сизом больничном халате на точеные мраморные черты и обратно.

— Ладно, не говори глупостей! Я оценила твой юмор.

Сфинксы молча развернулись, ухватили ее под локти, и они вновь окунулись во тьму. И снова полет был недолгим. Правда, на этот раз впереди был свет — зеленоватая подсветка Эрмитажа.

В Малахитовом зале не хватало только Длоры, но посланный за ней Лапуфка вернулся и сообщил, что 'бабушка идет очень медленно, но скоро придет'. Все чувствовали себя неуютно: чрезмерное обилие позолоты резало глаза, оглушало, путало мысли. К тому же было зябко. А потом на молчаливых, сбившихся в кучку людей полились звуки старинной музыки.