Затерянные в сентябре

— Не я с ним, а он со мной. Вчера ночью я гуляла по набережной, и он шептал мне, что ему нужна помощь, что ему одиноко. А потом все куда-то исчезли, и я поняла, что мне нужно найти вас. Просто знала это, и все.

— И ты знала, сколько нас?

— Да. Вместе со мной семеро.

— Семеро… — протянула Длора с задумчивой улыбкой. — Повезло же Волку, — произнесла она непонятно с чего, но девушка не удивилась ее реплике.

— Это мне повезло. Только вы пока этого не понимаете.

На кухне в это время разыгрывалась настоящая трагикомедия. Еду нашли быстро: собственно, ее и искать особо не пришлось — на плите стояла почти полная кастрюля свежего и даже горячего (!) борща. Волк, распахнув окно, уселся на подоконник и свесил вниз ногу. Чечен прислонился к стене, скрестив на груди руки. А Эмма, обшарив все шкафы в поисках заветной бутылки и ничего не обнаружив, с разочарованным вздохом приземлилась на табуретку. Антон под ироничными взглядами окружающих налил себе полную тарелку аппетитно пахнущего варева, уселся с ней за стол и принялся внимательно изучать. Эмма не выдержала:

— Ты собираешься это есть глазами или все-таки ртом?

Ничего не ответив, он втянул в себя со свистом воздух, зачерпнул полную ложку и опрокинул в рот, как водку — резко, стараясь не дышать.

2. Антон, или заблудившийся в воспоминаниях

У Антона было всё: стабильная и нескучная работа, семья — крепкая ячейка общества, состоявшая из мамы-папы-бабушки, и еще была Настена. Никто, да и он сам не понимал, почему эта хорошенькая, умненькая девушка, за которой бегали толпы поклонников, выбрала именно его. Ведь он не отличался ни особым интеллектом или талантом, ни правильными чертами лица, да и с деньгами часто была напряженка. Но искать причины этого он не старался — просто наслаждался самым большим ХОРОШО в своей жизни.

Для Антона все в жизни было просто и понятно. И укладывалось в две категории: со знаком плюс и, соответственно, минус. Примитивно, зато совершенно и гармонично.

Сегодняшний день не укладывался никуда. Он вообще не умещался в голове, не охватывался рассудком — выламывался из него иррациональными углами и остриями.

Три пары глаз пристально смотрели на него. Серые — насмешливо, карие — сочувственно, черные — равнодушно. И тут Антона охватил страх: он понял, что не может ни жевать, ни глотать. Его рот наполняла ароматная густота, которую он всегда так любил раньше, да и сейчас она не была противна — но он не знал, забыл (!), что нужно делать дальше. Мышцы челюсти и гортани отказывались повиноваться.

Минуты три Антон пытался подчинить себе собственное тело. Поняв всю бесполезность этого, рванулся в ванную и выплюнул содержимое рта в раковину. Затем открыл кран и сунул голову под ледяную воду. Когда он вернулся на кухню, был встречен сочувственным молчанием. Он включился в это молчание, угрюмо прислонившись к стене. И услышал тихий сдерживаемый смех. Хохотали все: Волк, отвернувшись на улицу, Эмма, зажимая себе рот ладонью, и даже Чечен — хотя лицо было каменным, но плечи тряслись.

Антон словно увидел себя со стороны: мокрый ворот рубашки, крошки, прилипшие к губам, влажный ежик волос, капли воды, полосующие лицо… да еще ложка, которую он продолжал зачем-то сжимать в руке. И его взорвало — смех вырвался, сметя все преграды, взбурлив кровь. Наверное, это сильно смахивало на истерику.

Четыре человека содрогались в конвульсиях хохота, чуть ли не катаясь по полу. Когда все кое-как успокоились и отдышались, Антон пробормотал:

— Я, пожалуй, пойду пройдусь. Мне нужно побыть одному какое-то время.

— А ты нас потом найдешь? — осторожно спросила Эмма.

— Конечно. У меня прекрасная память на дорогу. Правда, я не совсем уверен, что мне захочется возвращаться.

Не дожидаясь ответа, он выскочил за дверь. Уже на улице Антон сообразил, что оставил свою куртку, но возвращаться не стал. К тому же холода он не чувствовал, напротив — улица окатила его волной тепла, не душного, но ласкового.

— Чертов город!

Антон с размаха пнул угол здания, за который поворачивал, и отшатнулся, вздрогнув: ему показалось, что здание было мягким, словно живое тело, и сжалось от его удара.

— Я просто сплю. Весь этот бред мне снится. Сейчас Настенька разбудит меня поцелуем и скажет, что пора вставать, ведь сегодня свадьба, а еще ничего не готово. Я ведь обещал ей вчера помочь…

Он брел, не разбирая дороги, бормоча про себя успокоительные слова, а Петербург скользил рядом, настороженно заглядывая в лицо темными провалами окон, гладя подошвы шероховатостью своих мостовых, и каждый памятник, мимо которого проходил Антон, поворачивал ему вослед каменную или бронзовую голову. Но он не видел этого, не смотрел по сторонам, пытаясь выплыть из бесприютной и бездонной тоски.