Затерянный дозор. Лучшая фантастика 2017

Тревожная сирена завыла, когда ее ждали меньше всего. Выматывающий тягучий звук покатился по коридорам базы, поднимая землян на ноги. В тот момент Остапенко согласовывал с Караваем список вывозимых материалов и образцов, ранжированных по сложности транспортировки. Командир экспедиции и научный руководитель посмотрели друг на друга.

— Твою ж мать! — выругался полковник.

— Может быть, пыльная буря? — предположил Остапенко, хотя и сразу догадался, внутренне холодея, что буря здесь ни при чем.

— До начала сезона еще месяц как минимум, — напомнил Каравай, подразумевая, естественно, земной месяц.

— Иногда бывают климатические флуктуации, — сказал Остапенко.

Им обоим приходилось говорить громче, чем обычно, чтобы перекричать сирену.

— Сам-то веришь, а? — поинтересовался Каравай.

Остапенко помотал головой. Полковник встал со стула, повернулся к приоткрытому сейфу, полминуты покопался в нем, после чего вытащил револьвер в ременной кобуре и подпоясался, словно ковбой из вестерна.

— Пошли, — сказал Каравай.

В радиальном коридоре они встретили начбеза Кудряшова. Тот был при карабине и кожаном бандольере, переброшенном через плечо.

— Как-то неспокойно, — сказал Кудряшов, кивком приветствуя товарищей.

— Кто запустил сирену? — спросил Каравай.

— Ее можно запустить из двух мест, — Кудряшов говорил так, словно командир и научрук этого не знали, — с центрального поста и из наблюдательного пункта на метеостанции. Грешу на Григоряна. Но сначала нужно осмотреться и прикинуть что к чему.

— Согласен, — подытожил Каравай.

Все трое направились к шлюзовой камере. В кольцевом коридоре им попался Стеблов, одетый в спецкостюм, с баллонами за спиной, в руках он держал респиратор. Археолог был бледен, руки тряслись.

— Там… — сказал он, указывая в сторону шлюза, — там… дети!

Каравай ухватил его за ткань на груди:

— Какие дети, млин? Ты в своем уме, а?

— Кхе-се-ле-ти, — с трудом выговорил Стеблов, ему почему-то не давалось это слово. — Дети мажоидов. Они просят помощи!

Остапенко почувствовал сильную тошноту, голова закружилась. Он сам не ожидал такой слабости от себя, но среагировал быстро: расставил ноги и чуть наклонился корпусом вперед. К счастью, почти сразу отпустило, и на смену отчаянию пришла волна деятельной энергии.

— Надо наружу! — заявил Остапенко и побежал к шлюзу.

Он не стал надевать спецкостюм, будучи уверенным, что помощь нужна сейчас, немедленно, поэтому нацепил первый же попавшийся в стойке респиратор с мембранной коробкой, подхватил баллон, забросил его за спину, а ремнями подвески и дыхательным шлангом занимался уже в камере, дожидаясь, когда снизится давление, что позволит открыть внешний люк.

Поспешность Остапенко в желании помочь кхеселети сыграла свою роль: он оказался снаружи первым. И сразу остановился. Были уже сумерки, тени заметно вытянулись, а ржавый грунт под ногами приобрел темно-коричневый оттенок. Небо, наоборот, совсем обесцветилось, поэтому стало больше походить на земное, каким оно бывает в непогожий вечер. Остапенко обожгло морозом, но сейчас он даже думать не мог о холоде, потому что перед шлюзом и впрямь скопились кхеселети. Их было пятеро. В возрасте двух-трех земных лет они уже почти во всем походили на половозрелого мажоида, хоть и меньших размеров — с немецкую овчарку. Главное отличие — карапакс формируется обычно годам к восьми, поэтому сейчас он выглядел не как здоровенный панцирь, под который мажоид может целиком спрятаться, а как розоватая костяная пластинка на мягкой безволосой спине.

Детеныши мажоидов тянули к Остапенко свои шестипалые ручки и повторяли на разные лады, сухо покашливая и шепелявя: «Пшомощь, пшомощь, пшомощь», а тот вдруг понял, что не узнает ни одного из них. Обучение кхеселети продолжалось весь последний год; в нем, кроме Остапенко, принимали участие ксенологи: Зайцева с большей охотой, Штерн — с меньшей. И научруку с какого-то момента стало казаться, что он различает подопечных: вон у того, например, пластинка на спине более темная по цвету, чем у остальных, почти черная, а у того кожа более гладкая, без бугров и бородавок, тот повыше, а этот совсем маленький. Он даже имена им давал: Черныш, Модник, Бугай, Мелкий и тому подобные. Но теперь все они казались на одно «лицо», словно какие-нибудь садовые улитки. И все-таки они — дети!

Остапенко собрался, вдохнул поглубже и воззвал:

— Тихо! Тихо! Тихо! Спо-кой-но! Все мол-чат, я го-во-рю.

Он всегда так поступал во время уроков с кхеселети, если терял контроль над ними. Подействовало и сейчас: общий хор затих, голосовые мешки опали.

— Что слу-чи-лось? — спросил Остапенко, тщательно по слогам выговаривая каждое слово. — Кто вас при-слал? За-чем вам нуж-на по-мощь?

Сзади с хлопком открылся люк, и рядом встали Каравай и Кудряшов: оба держали оружие на изготовку и настороженно озирались вокруг.

— Хаш шоешос шекхас кхос, — сказал один из кхеселети, находившийся ближе остальных к Остапенко. — Щетха кхаших кнельжша.

— Вы что-нибудь понимаете? — спросил Каравай.