Затерянный храм

Рид надел на ручку колпачок и отложил в сторону здоровенный том труда «Миносский дворец», который мешал им видеть друг друга. Он рассеянно сдвинул очки на кончик носа:

— Как вы думаете, кто написал «Илиаду» и «Одиссею»?

— Если вы ходили в школу в Греции, то ответ на этот вопрос только один: Гомер. — Она рассмеялась. — Пембертон тоже дразнил меня. Он говорил, что это ловушка и поэмы на самом деле никто не писал. Он утверждал, что это результат многовековой устной традиции, передаваемой поэтами из поколения в поколение и меняемой при передаче. — Голос ее погрустнел. — Пембертон объяснял, что искать в этих поэмах первоисточник так же бесполезно, как смотреть в лицо младенца, пытаясь разглядеть там черты его прапрапрадеда.

— Это Пембертон так считал. Я с ним не согласен. Не думаю, что несколько поэтов могли сочинить такие вещи. Мне кажется, требуется один ум, единое видение, чтобы создать что-нибудь столь блестяще целостное. Но нет никаких сомнений, что поэт или поэты (я не утверждаю, что «Илиада» и «Одиссея» написаны одним и тем же человеком) использовали огромный объем информации. Необъятный запас мифов, семейных историй, народных преданий, воспоминаний и традиций. Некоторые эпизоды в поэмах имеют сверхъестественную точность — реки, которых Гомер никак не мог видеть, потому что к его времени они превратились в болота, оружие и доспехи, которые вышли из употребления за полтысячелетие до того времени, когда он создавал поэмы. Вы видели шлем с клыками кабана, который Шлиман раскопал в Микенах? Этот шлем был подробно описан Гомером.

Наверное, Рид заметил, что Марина слушает его невнимательно; он покачал головой и поправил галстук.

— Извините. Возвращаясь к Одиссею, хочу сказать, что поэт черпает сразу из многих источников. И похоже, он все их использовал и все перемешал. В одних эпизодах «Одиссеи» Одиссей вроде бы плывет по западной части Средиземного моря, в других — он где-то возле Египта, а песни с десятой под двенадцатую наполнены символическими обозначениями — сдвигающиеся скалы, сирены, солнечные острова, — обычно все это ассоциируется с регионом Черного моря. Что совсем никуда не годится! Как он может заставлять нас поверить, что Одиссей — умнейший из греков, в конце-то концов, — поплывет на восток, к Черному морю, пытаясь вернуться домой, на Итаку? — Судя по тону, Риду такая мысль казалась очень обидной. — Наверное, именно поэтому Гомер выражается столь туманно. Ведь дело не в том, что он не знает географии. Когда надо, он точен, как Картографическое управление. Он слепил вместе несколько разных историй и теперь пытается замазать швы между ними.

Марина вздохнула:

— Как будто мы до этого все понимали и надо было, чтобы кто-нибудь пришел и напустил туману!

Дверь со стуком распахнулась, и они оба повернули головы. Вошел Мьюр.

— Как успехи?

Рид почесал кустистую бровь:

— Мы с Мариной как раз обсуждали многогранность Гомера.

— Господи боже! — Мьюр плюхнулся на стул. — Ну и что с вами делать? Вы же не станете искать ответы в этой дурацкой поэзии? Разве что если Гомер написал продолжение, которое давно потеряли, и там точно указал, где был закопан щит. И карту приложил.

Он отодвинулся вместе со стулом и пристроил на столе раненую ногу.

— А я, между прочим, кое-что сделал. Я позвонил в Лондон и спросил про нашего друга доктора Бельцига, немецкого археолога, — просто чтобы узнать, известен он нашей службе или нет. Оказалось, у них на него толстенное дело. Нацисты платили ему за его принадлежность к высшей расе, он был одним из прикормленных Гитлером ученых, и его отправили за доказательствами этой их безумной теории. В тридцать восьмом он кое-что копал в Каире, на следующий год крутился возле Спарты, а осенью сорокового года отправился на Кефалонию. Войну провел на Крите. Его не раз обвиняли в том, что на раскопках он использует принудительный труд; местные сравнивали его с гестапо. — Мьюр глянул на Марину. — Ты все это знаешь. Жаль, что мы не успели до него добраться.

— А что произошло?

— В сорок четвертом увидел свой «мене, текел, фарес» и свалил в Берлин. Наверное, думал, что любимый фюрер спасет его. Но нет, вышло так, что его схватили, только не мы, а русские. По сообщению из Лондона, последний раз о нем слышали, когда он был отправлен в Сибирь в некоем забитом народом поезде.

— Как вы думаете, он рассказал русским про таблички?

— Если они догадались его спросить. Принимая во внимание последние события, могу предположить, что догадались. Поэтому я был бы вам признателен, если бы вы перестали играться с поэзией и занялись расшифровкой этой проклятой таблички.

Он сурово глянул на Рида, но на профессора это не произвело никакого впечатления. В течение всего разговора Рид, не отрываясь, смотрел на лист бумаги перед собой, словно загипнотизированный. Сейчас он пару раз моргнул и поднял глаза, рассеянно улыбаясь.

— Что вы сказали? — Он решил, что Мьюр молчит, потому что задал ему какой-то вопрос. — Я вот думаю — а «Хрестоматия» у них есть в библиотеке?