Затерянный мир (сборник)

Десятка полтора автобусов величественными островами стояли посреди улиц. Крыши их были заполнены мертвецами. Тела валялись кучей, переплетаясь между собой, словно игрушки в коробке. Посреди улицы, на широком цоколе уличного фонаря, прислонившись к столбу, стоял высокий дородный полицейский. На первый взгляд даже не верилось, что и он тоже мертв. У ног его грудой тряпья, заваленной газетами, лежал мальчишка-газетчик. Рядом с ним бегущая толпа затерла фургон с газетами, и мы отчетливо видели расклеенные на нем плакаты. Аршинные черные буквы на желтом фоне взывали к читателям: «Прерван центральный футбольный матч сезона!». Я подумал, что это, скорее всего, из давнишнего номера, другие заголовки были куда более грозными. «Неужели это конец? Великий ученый предупреждает!» И, наконец: «Профессор Челленджер оказался прав! Угрожающие слухи расползаются».

Челленджер показал жене на последний плакат, который трепетал над поверженной толпой как боевое знамя. Затем профессор откинулся назад и, выпятив грудь, начал поглаживать бороду, задумчиво поглядывая то на плакат, то на улицу. Мне казалось, что самолюбию Челленджера очень льстит, что Лондон вымер, поминая и его имя, и его жуткие пророчества. Чувства профессора были настолько очевидны, что Саммерли не удержался и съязвил:

— Ну что, Челленджер, свершилось? Сумел-таки прославиться.

— Время покажет, — спокойно ответил профессор. — Однако, — прибавил он, оглядывая длинные лучи улиц, запруженные автомобилями и отравленными телами, — я не вижу больше причин для дальнейшего пребывания в Лондоне. Полагаю, что нам следовало бы возвратиться в Ротерфилд и посоветоваться, как провести оставшиеся нам годы с наибольшей пользой.

Я позволю себе описать еще только одну сцену, увиденную нами по дороге из Сити. Она тоже до сих пор стоит у меня перед глазами. На обратном пути мы зашли в старую церковь святой Марии, недалеко от которой мы оставили свою машину. Переступая через распластанные на лестнице храма тела молящихся, мы подошли ко входу и, толкнув тяжелую дверь, вошли внутрь. Нашим глазам предстало величественное и страшное зрелище. Церковь была битком забита стоящими на коленях людьми. В позе каждого сквозила униженная мольба. Столкнувшись в последний трагический момент лицом к лицу с реальностями бытия, с теми самыми поражающими наше воображения реальностями, которые мы в своей погоне за иллюзиями стараемся не замечать, но которые постоянно нависают над нами, насмерть перепуганные люди в панике бросились к стареньким церквушкам, где даже в лучшие годы не собиралось и половины прихожан, и там пали на колени и склонили голову перед неведомым, но вечно сущим. Теперь, униженно сгорбившись, люди испуганно жались друг к другу. Некоторые второпях даже забыли снять шляпы. Какой-то молодой еще человек в простой одежде, видимо, что-то говорил собравшимся, пока и его, как и всех остальных, не сразил яд. Добровольный проповедник повис на кафедре, болтаясь как выброшенная кукла. Вид у него был и смешной и трагический одновременно. Все это — и серая, пыльная полутемная церковь, и плотные ряды умерших в агонии людей, и тишина, вся картина напоминала кошмарный сон. Переговариваясь вполголоса, мы начали на цыпочках обходить церковь.

И вдруг меня осенило. В одном из углов церкви, недалеко от входа, я увидел старинную купель, а за ней, в глубокой нише — висящие колокольные канаты. «Почему бы, — подумал я, — нам не послать колокольным звоном по всему Лондону сообщение, о том, что есть люди, пережившие катастрофу». Добежав до ниши, я взялся за окованный металлом канат, потянул его и с удивлением обнаружил, что работа звонаря — очень нелегкое занятие. Мне не удалось раскачать язык колокола. Увидев мои бесплодные попытки, лорд Джон бросился ко мне.

— Вы просто молодчина, мой мальчик, — похвалил он меня и, сбросив пальто, принялся помогать мне. — Чертовски интересная мысль. Дайте-ка мне уцепиться получше.