Затерявшийся в мирах

Связанными руками О’Лири осторожно ощупал под собой палубу. Передвинувшись в сторону, он натолкнулся на размокшую буханку хлеба и еще одно яблоко, расплющенное чьим-то сапогом. Он дотянулся до корзины и ощупал ее — она оказалась пуста. Под ней лежала колбаса. Лафайет подвинулся еще вперед, раздавив лопатками сыр. Волны с силой качнули корабль — и его онемевшие пальцы наконец-то обхватили рукоятку ножа.

Нож был небольшой, длиной всего в четыре дюйма, но этого было вполне достаточно для того, что он задумал. Лафайет перевернулся на живот и встал на колени, опираясь спиной о румпель. Зажав в руке нож, он нащупал канат и начал его перепиливать.

Минуты две мучительной работы — и раздался резкий, музыкальный щелчок. Освободившийся румпель с силой отбросил Лафайета в сторону и ударился о правый борт. Судно резко накренилось, разворачиваясь против ветра. Потеряв от неожиданности равновесие, матросы старались ухватиться за леер. Судно зарылось в волны, а парус стал полоскаться на ветру. Снасти заскрипели, на секунду парус провис, а затем с сухим треском, похожим на пистолетный выстрел, натянулся под ветром. Гик пронесся над палубой — как раз на уровне голов, отметил Лафайет, — и, сбив с ног четырех матросов, скинул их за борт. Со страшным плеском они упали в воду, а неуправляемое судно понеслось вперед по черным волнам.

IV

— Бедный ты, бедный, — приговаривала Свайнхильд, прикладывая холодный компресс из куска юбки к одной из шишек на голове О’Лири. — Эти парни швыряли тебя, словно мешок с турнепсом.

— У меня ухо раздулось и горит, как печеный картофель, — сказал Лафайет. — Вот только не светится в темноте. — Он стоял за штурвалом, вглядываясь в приближавшиеся к ним огни города.

— В какой-то степени пираты оказали нам услугу, — заметил он. — На веслах мы бы не смогли приплыть так быстро.

— Твоя привычка видеть во всем только хорошее может вывести из себя, — вздохнула Свайнхильд. — С этим что-то надо делать.

— Не вешай нос, Свайнхильд, — подбодрил ее Лафайет. — Мы, конечно, замерзли, промокли и устали до смерти, но самое страшное уже позади. Мы выкрутились из очень сложной переделки, сравнительно легко отделавшись: мои синяки и покушение на твою честь. Через несколько минут мы устроимся за столиком в каком-нибудь трактире, закажем по тарелке горячего супа и что-нибудь выпить, чтобы согреться. А потом отправимся в самую лучшую гостиницу города.

— Да, тебе легко говорить! С твоим-то языком ты, наверно, сразу раздобудешь тепленькое местечко при дворе герцога: будешь судьбу предсказывать или что-нибудь еще.

— Не нужно мне никакое местечко, — ответил Лафайет. — Я всего-навсего хочу выбраться из Меланжа и вернуться к той однообразной жизни, на которую я имел глупость сетовать несколько часов назад.

Он уверенно развернул судно и направил его правым галсом к приближающимся огням города, раскинувшегося на берегу. Они проплыли мимо буя с подвешенным над ним колоколом, звон которого уныло раздавался над водой. Вдоль берега протянулись высокие здания, напоминавшие набережную Амстердама, а за ними дома ярусами поднимались к мрачному замку из серого гранита. Они подплыли к освещенному доку, у которого мягко покачивались на волнах невзрачного вида суденышки. Когда их парусник подошел достаточно близко, Свайнхильд бросила канат мальчишке, стоящему на берегу. Тот поймал и закрепил его. Мигающие газовые фонари на набережной бросали тусклый свет на мокрую булыжную мостовую, усеянную мусором. Пара бродяг без особого интереса наблюдала, как Лафайет помог Свайнхильд сойти на берег и бросил монету мальчишке. Мимо них к корабельным складам пробежала бродячая собака с обрубленным хвостом.

— Вот это да, какой город! — восхищенно воскликнула Свайнхильд, отбрасывая со лба прядь волос. — Порт-Миазм еще больше и красивее, чем я думала.

— Хм-м… — неопределенно протянул Лафайет, сворачивая в переулок и направляясь к покосившемуся винному погребку, над входом в который выцветшая вывеска гласила: «Трактир».

Они вошли в прокуренное, но теплое помещение и сели за столик в углу. Заспанный трактирщик молча принял их заказ и ушел, шаркая ногами.

— Вот так-то лучше, — сказал Лафайет, удовлетворенно вздыхая. — Нам досталось этой ночью, но теперь можно и отдохнуть: поужинаем и спать.

— Этот большой город пугает меня, Лейф, — сказала Свайнхильд. — Он какой-то безликий, все спешат и суетятся, у людей нет времени для общения друг с другом, а ведь это так много значит.

— Все спешат и суетятся? — изумился Лафайет. — Да здесь все вымерло, как в морге.

— Вот, к примеру, этот трактир, — продолжала Свайнхильд. — Открыт среди ночи. Никогда не видала ничего подобного.

— Да еще и десяти нет, — возразил Лафайет. — К тому же…

— К тому же мне надо выйти, — добавила Свайнхильд. — И ни кустика поблизости.

— Здесь для этого есть специальная комната, — поспешно объяснил Лафайет. — Вон там, где написано: «Женский туалет».

— Как это, прямо внутри?

— Конечно. Ты же в городе, Свайнхильд. Тебе придется привыкать к городским удобствам…

— Да ладно, я сбегаю в переулок.

— Свайнхильд! В туалет, пожалуйста!