Затишье

— Едва представился случай избавиться от меня, как Глинский взялся за дело. Был август, начало или середина месяца. Но Глинского постигла трагическая, как сказали бы греки, неудача. Судьба, «ананке», казалось, приковала нас друг к другу для взаимной погибели, как Гамлета к королю Клавдию. А как было бы хорошо для нас обоих — точно рюмка доброго коньяку — да и для всей роты, если бы он мог сбагрить меня куда-нибудь. Этого желчного человека с зелено-желтым цветом лица и рыхлыми мясистыми щеками легко мог хватить удар от волнений, которые я причинял ему.

— Избави бог, — пробормотал фельдфебель Понт, исполненный сочувствия к своему коллеге, хотя он терпеть не мог подобный тип людей.

— Конечно, — весело согласился Бертин, — обижаться на него не приходится. Более злополучной овцы, способной на более причудливые прыжки, во всей округе, вероятно, не нашлось бы. Во время утренней переклички перед началом работы Глинский пришел с Дилем, державшим в руках какой-то список.

— Нужны интеллигентные, образованные люди для формирования нового вида воинской части, — начал он своим медлительным голосом, в звуке которого всегда было что-то провокационное. — Служба будет не тяжелая для таких господ, более приятная, чем наша, и не более опасная. Обязательное условие — хорошее зрение, хороший слух. Дело идет о внедрении нового изобретения. На вечерней перекличке жду от вас рапортов.

Разве взгляд его бульдожьих глаз не скользнул по мне? Мне не терпелось услышать разъяснение, которое унтер-офицер Карде сделает во время работы.

У бывалого солдата, хлебнувшего прелестей войны и изучившего нравы начальства, предложения такого рода прежде всего вызывают решительное недоверие. «Какую свинью хотят нам подложить?» — спрашивает себя каждый, чаще всего не без основания. До самого обеда не смолкали в этот день разговоры в зарядной палатке. Стремление «прочь из нашего плена куда угодно — хуже быть нигде не может» бурно захватило людей и в первую голову морально наиболее независимых. Инженер Шмидт, наборщик Гретш из имперской типографии, человек с волнистой бородой и с трубкой в зубах, и еще пять-шесть солдат, все народ симпатичный, с первых дней войны находившийся на фронте, рапортовали унтер-офицеру, что нынче вечером они подадут рапорта. Многие осведомлялись, какого рода эта новая служба. Приводили предостерегающие примеры. В Лилле кое-кто из наших заявил о своей готовности выполнять обязанности переводчиков.

И вот теперь те из них, кто еще не попали в списки убитых и ходят еще по земле, торчат в блиндажах, на передовой. Их обучили работе на аппаратах подслушивания, и они слушают разговоры своих английских и французских противников. А те, кто добровольно перешли в отряды железнодорожников, теперь каждое утро провозят сквозь заградительный огонь бензиновые цистерны. Попадаешь из огня да в полымя; надо знать, на что идешь, если хочешь оградить себя от роковых неожиданностей. Не зная броду, не суйся в воду. Горькие разочарования пострадавших внедрили в наш обиход эти истины, рожденные жизненным опытом. Правда, пехотинцы, захаживавшие иногда в наш ротный буфет выпить бутылку лимонаду или безвкусного пива, уверяли, что с нами они не поменялись бы, что у нас обстановка еще намного гнуснее, чем у них, они по крайней мере чувствуют себя людьми. Начальство тысячу раз подумает, раньше чем над кем-нибудь из них поглумиться, в особенности пока они на переднем крае. Их сменяют и лучше кормят. К вечной стрельбе привыкаешь, а пулю все равно раньше или позже в тебя всадят, если только не отправишься ко всем чертям сразу. Да ведь на то тебя и пригнали сюда.

И все же, что известно, то уж известно и лучше не трогаться никуда. Кто знает, что тебя ждет в этом отряде звукоулавливателей.