Затишье

Жандармский подполковник Комаров требовал чаю. Уже сутки сидел он в своем кабинете, перебирая толстые журналы, рапорты, донесения, сводки. Император вменил новое правило: итожить год и строить из результатов трезвые выводы. Началось все с легкой руки министра финансов Рейтерна, который стал предавать широкой гласности государственный бюджет и расходы по нему. Правило перекинулось на промышленность, затем на военное ведомство, а там и на тайное тайных — на цензуру, полицию, жандармерию. Но последние три ведомства никоим образом не стали гласными. Однако подполковнику от этого не было легче. Император требовал точности, подробностей, перспективности взгляда и утешительности. Среди этих камней можно свернуть себе шею.

Крестьяне в губернии никак не унимаются. Расстрел Кулямского бунта никого не отрезвил, только навлек на Лошкарева недовольство императора. Ничего утешительного нет и в подавлении пресловутого демократического движения. Этот поплавок Мезенцев возомнил, будто одно его появление в Казани и Перми устрашило нигилистов. Черта с два! Хитрее, умнее стали, научились заметать следы. Летят из Казани «апостолы» по губерниям, сеют заразу. Плодятся, как грибы. В Оханске схвачен иконниковский выкормыш Пономарев. Ночью в канун базарного дня разбрасывал перед присутственными местами прокламации.

Комаров вытянул из папки захватанный листок, вслух прочитал надпись крупными буквами: «Прошу поделиться, с кем найдете нужным», и снизу другую: «Цель близка». Этот сосунок и не подозревал, насколько она близка. Вот рапорт оханского городничего Одинцова. Городничий играл с этим пропагатором, как кошка с мышью. Прикинулся сочувствующим, заманил в гости. Две-три рюмки — и у польщенного семинариста в башке пасхальный звон. «Да что вы говорите, господин Одинцов, что с одной прокламацией ничего не: сделать! У меня их много!»

В тюрьме он протрезвел, стал от всего отрекаться. Одинцова тоже «схватили», подсадили к нему. А за стенкою удобно расположился штабс-капитан Воронич. Вот его записи. Одинцов предупреждает, что в ответах на следствии надо быть осторожным. Пономарев говорит, что откажется от всего, что к этому привык. Выдал казанского «апостола» Ивана Орлова, который привез ему прокламации. А вот повеление государя: «Предать военному суду по полевому уложению, по правилам, установленным в июне 1862 года для поджигателей…» На каторге.

Еще один «апостол» — казанский студент Бирюков. В пермской гостинице остановился вместе с дьяконом села Каргопольского Шадринского уезда Капустиным. В том уезде живут под надзором бывший семинарист Кыштымов и врач Португалов. Сумели задурить долгогривому мозги. Дьякон упился, бегал по Перми, ревел: «Россия — не! Что с вами делается и с вашими любезными кровными? Вас бьют, рубят, секут — и из-за чего? Из-за того, что вы расположились быть верными подлецу, так вообще называемому дураку, по фамилии Романову!»

Комаров отхлебнул остывший чай, оглянулся на портрет императора в горностаевой белой мантии. Глаза Александра Второго глядели с безмятежной кротостью.

Бирюкова и Капустина в Перми схватить не успели. Они поехали в Кунгур, по пути Бирюков возглашал прокламацию «Свобода», а дьякон поносил царскую фамилию… Капустин выслан под строгий надзор в Далматовский монастырь, Бирюков — на каторгу.

И совсем недавно пойман Платон Некрасов, брат дерзкого семинариста Феодосия Некрасова. Распространял прокламации, призывал к цареубийству, толкнул на побег двух зловредных ссыльных: казанского студента Балакшина и поляка Крупского. Беглецы схвачены в Осе, преданы суду и каторге, Некрасов сослан в Сибирь.