Затмение

Повитуха отдает мне сверток и пятится, сгребая рубаху на груди, под которой виден контур охранного символа. Я скалюсь в ответ на ее глупую попытку защитить себя ерундой, которая — теперь я знаю — никогда и ничего не стоила.

Меня тошнит от одного вида человеческой глупости — в последнее время я стала слишком нетерпима к ней. Вероятно потому, что всюду мне чудилась собственная наивность. Мы не любим смотреть на то, что нас пугает, потому что боимся, что если смотреть слишком долго и слишком пристально, мы станем подобными тому же уродству.

По одному только жесту вышколенная королевская стража выводит повитуху за дверь. Грим позаботится о том, чтобы она, получив свое, села на первый же корабль и до заката отбыла из столицы в те дали, где никому не будет дела до новой королевы Абера и ее странного, растущего по часам сына.

Я без страха смотрю на мальчика, который кажется слишком смуглым в пене белых пушистых покрывал. Он прекрасен: даже сейчас на крошечном личике можно заметить будущие острые черты. И даже сейчас взгляд цвета лавы слишком осмысленный и пристальный. Он пробыл во мне всего три месяца, но я чувствую неразрывную часть с ним, как будто он продолжение меня самой, такая же неотъемлемая часть, как глаза, чтобы видеть, и руки, чтобы трогать.

— Ты похож на отца, Эван, — говорю шепотом и маленький палец крепко цепляется в мою ладонь.

Есть некая ирония в том, что у сына темного бога будет имя его заклятого врага, но я нее знаю ни одного человека, чье имя было бы более достойно имени моего сына.

Сын сжимает мои пальцы еще сильнее, и я снова «вижу». Маленький фрагмент будущего, где он, совсем взрослый, стоит на балконе этой спальни в черных вороненых доспехах со стальным обручем на голове, увенчанным единственным рубином. Он поведет в бой армии, сотрет в прах моих врагов и принес мне их головы в мешке, и короны на лезвии меча. Это случится еще не скоро, но намного раньше, чем бы мне того хотелось, потому что он — божественная частичка, и время над ним не властно, как и слепая материнская любовь.

Мой Эван будет расти слишком быстро. Намного быстрее, чем бы мне того хотелось.

Праздничные колокола начинают свою громкую песню. Их голос слаб теперь, но Фрибургу нужно чудо. Такое, как рождение наследника у вдовствующей королевы. Продолжение, как они думают, благородного короля, который отдал за них жизнь.

Если бы тот день Снайг не запер Тихий сад, я бы бежала к своему творцу, чтобы упасть ему в ноги и умолять не бросать меня одну с той властью, которой всегда желала, но к которой была не готова. Мои Хранители защитили мой родной дом, и когда королевский замок, вместе с остальными зданиями рухнул до самого основания, «Тихий сад» стал новой королевской резиденцией.

Я закрываю глаза, роняя голову на подушку, потому что снова, в который раз, невольно вспоминаю тот день, и дрожу от несуществующего холода. Я больше не боюсь зимней стужи и мороза, я сама стала холодом и метелью, но в моем сердце еще осталось место простым человеческим эмоциям, одна из которых — страх вспоминать.

Я ничего не могла сделать: только колотить в оконное стекло, пока мой город превращался в прах и пепел под гнетом ослепляющей вспышки, накрывшей его плотной шапкой. Как будто слеза солнца упала за городскими стенами, и ее света оказалось слишком много для этой реальности.

Дома и домики, хижины и крепкие цитадели складывались, словно фишки в домино, и не было ни единого шанса, что устоит хотя бы один из них. Королевский замок и Храм не стали исключением. Уцелел лишь «Тихий сад», и, вероятно, в будущем я найду разгадку этого феномена.

Как бы там ни было, именно отсюда, от порога моего дома, который много лет считался проклятым и заброшенным, началась новая страница в истории мира.

Я перепоручаю сына заботам няни и кормилицы, и позволяю себе несколько часов сна без сновидений.

Вечером заседает Малый совет: несколько моих доверенных лиц, которым я могу вверить небольшую долю государственных забот. Но Кудесник хорошо учил меня, и тееперь явсецело доверяю лишь одному человеку: себе самой. И еще Гриму, хоть порой ловлю себя на мысли, что он может быть тоже лишь маской для прихвостня Йона. Хозяина уже нет, но его ищейки могут быть повсюду, и если бы я была им, я бы непременно оставила парочку около меня. Но лишь в том случае, если бы предполагала печальный исход своего пафосного существования. Очевидно, что поражение застало его врасплох, и эта смерть — единственное, что до сих пор наполняет мою душу черным огнем. Я — словно печь или один их тех паровых механизмов, которые купленные на мое золото инженеры уже начали использовать для создания огромных шагающих машин, расчищающих улицы Фрибурга. Но мне не нужен уголь и топливо, достаточно лишь вспомнить, что сейчас от него нет ничего, и единственное хорошее, что было в мерзкой твари, каким-то чудом оказалось частичкой моего сына.