Затмение

— Я ведь, что называется, крючкотвор, — меланхолично заметил он, открывая в улыбке коричневые лошадиные зубы. Он протянул мне через стол пачку пожелтевших листов, заполненных аккуратными записями, сделанными карминовыми чернилами. Я взял документы, подержал в руках, оглядел; от них исходил слабый заплесневелый запах засушенных хризантем. Просмотрел записи. Принимая во внимание… исходя из вышесказанного… сего дня… Почувствовал, что сейчас зевну, так что задрожали ноздри. Девица подошла, встала у плеча Квирка и с вялым любопытством стала наблюдать за происходящим. А тот углубился в подробнейшее повествование об уходящем корнями вглубь истории, долгом, запутанном споре из-за земельной ренты и границ распространения прав, иллюстрируя каждую стадию процесса отрывком из своего манускрипта, перечислением деяний, картой. Пока он говорил, передо мной возникли участники этой драмы: отцы семейств, долготерпеливые матери, необузданные сыновья, томные чахоточные дочери, читающие романы и вышивающие гладью. И добавил к ним Квирка, облаченного, как и остальные, в вельвет, с высоким воротником; он согнулся над документами на сыром чердаке, всматриваясь в них при неверном свете шипящего огарка свечи, под завывания ветра, проникающего сквозь дырявую кровлю, и кошек, крадущихся по неуютному саду, освещенному луной, напоминающей отполированную крышку консервной банки… «Сын добыл завещание старика, и сжег его… — вещал Квирк доверительным хриплым шепотом, прикрыв один глаз и с важным видом кивая. — И это, конечно, дало бы ему…» — Он вытянул дрожащий костлявый палец и постучал им по верхней странице. — «Вот, видите?»

— Да, — честно сказал я ему, правда, видел совсем другое.

Он подождал, изучая меня, и наконец вздохнул; собирателя, желающего поделиться прелестями своего хобби, ждет вечное разочарование. Уныло отвернулся, уставился невидящими глазами в окно, выходящее в сад. День отступал, и солнечный свет окрашивался в медные тона. Девица ленивым движением бедра не спеша подтолкнула Квирка, и он быстро заморгал:

— Ох, чуть не забыл: это вот Лили. — Она скривила губы в безрадостной улыбке и сделала насмешливый реверанс. — Вам ведь потребуется помощь по дому. Она уж позаботится обо всем.

Досадуя и скорбя, он собрал документы, сложил их в коробку и перевязал черной шелковой лентой. Я снова отметил проворство и гибкость его по-девичьи нежных пальцев. Он вытащил из кармана велосипедные зажимы, нагнулся и, кряхтя, прихватил ими брюки, а мы с девочкой рассматривали его макушку, сальные песочного цвета волосы, опущенные плечи, запорошенные перхотью, словно родители, наблюдающие за сыном-переростком, которым совсем не гордились. Он выпрямился, на секунду живо напомнив дворцового евнуха с его шароварами, белыми носками, туфлями с загнутыми носами и нездоровой бледностью.

— Ну, я пошел, — сказал он.

Я проводил Квирка до двери. Его велосипед покоился у фонаря, словно комик, изображающий пьяницу: задранное колесо, руль вывернут. Квирк поднял его, водрузил на багажник коробку с документами и с мрачным видом отправился к себе. Он выработал собственную манеру езды: сидел на задней части седла, согнувшись и выпятив брюхо, рулил одной рукой, а другая расслабленно свисала вдоль тела. Колени двигались, словно поршни на холостом ходу. Добравшись до середины площади, притормозил, опершись на землю кончиками пальцев как танцор, и оглянулся; я помахал ему рукой; он поехал дальше.

На кухне Лили с медлительностью сомнамбулы мыла посуду. Не очень-то симпатичный ребенок, да и чистюлей ее не назовешь. Когда я вошел, она даже не подняла головы. Я расположился за столом. Масло на тарелке уже растеклось тарелке жирной вязкой лужицей; ломоть черствеющего хлеба с живописно загнутыми краями походил на створку раковины. Молоко и пакет с яйцами лежали там же, где я их оставил. Я рассматривал длинную бледную шею девочки, заплетенные в крысиные хвостики бесцветные волосы. Откашлялся, побарабанил пальцами по столу.

— А скажи-ка мне, Лили, — начал я, — сколько тебе лет?

Откуда у меня такие масляно-льстивые нотки в голосе, словно я хитрый старый повеса, пытающийся усыпить ее девичью бдительность?

— Семнадцать, — не раздумывая ответила она; на самом деле ей конечно намного меньше.

— А ты ходишь в школу?

Она пожала плечами так, что одно задралось вверх, другое опустилось.

— Когда-то ходила.